Скитания Анны Одинцовой - [18]

Чукотский танец состоит из двух частей — медленной и быстрой. Обе части Танат исполнил самозабвенно, прикрыв глаза, как бы унесенный мелодией в волшебные дали. Перед второй, быстрой частью в круг неожиданно для всех шагнул Атата и вступил в танец-единоборство с молодым чукчей. Но всем было ясно, что танец Таната более выразителен и пластичен.

Когда ярары умолкли, раскрасневшийся и вспотевший Танат присоединился к жене и услышал из ее уст жаркий шепот:

— Я тобой горжусь!

Каждый, кто хотел, танцевал всеобщий Танец Радости, а когда веселье набрало силу, ярары вдруг умолкли и на некоторое время тишина нависла над Священным камнем. Лишь из-за гряды прибрежной гальки доносился размеренный, как удары ярара, гул морского прибоя и изредка истошный вопль невидимой морской птицы.

Анна Одинцова поняла, что здесь не принято аплодировать, достаточно возгласом высказать одобрение. Песни и танцы Атыка, Вамче, Рыпэля и молодого Гонома показались ей несколько однообразными, и она с понятным нетерпением и волнением ожидала выступления своего свекра. Наконец, ярар перешел к нему, и вдруг откуда-то сзади возникла Вэльвунэ в новой, цветастой, длинной, почти до пят камлейке. Она медленно, под сдерживаемый рокот бубна, пошла на середину свободного круга и, слегка раскинув руки в ярко расшитых бисером перчатках, остановилась.

Песня рождается в тишине размышлений,

Когда душа внимает всему, что входит в нее

Вместе с ветром, пришедшим с далеких нагорий,

Где есть воля и пространство для мысли.

Если Судьба подарила тебе эту жизнь на рассвете.

Прими ее и сделай ее светлым днем до конца.

Пока есть силы и мысль быстра, как олень,

От зари твоей жизни до покойного и тихого заката.

И кто бы с чужбины ни пытался иль словом, иль силой

Изменить то, что предки тебе завешали, —

Слушай сердце свое, слушай свой собственный разум

И не дай ветру чужому

Унести теплый дым своего очага.

Как и полагалось при исполнении классического чукотского танца, Вэльвунэ дважды, сначала в медленном, потом в быстром темпе, проделала движения руками, слегка приседая, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, и при этом ее глаза были чуточку прикрыты, свидетельствуя о полном погружении в танец.

Слушая песню и глядя на мать, Танат чувствовал нарастающее беспокойство и тревогу: такой песни и такого танца еще никто не исполнял у Священного камня Уэлена. За последние годы содержание их наполнилось новыми мыслями и новыми словами. Вместо Мудрого Ворона, Создателя Земель и Вод, все чаще упоминалось имя великого вождя и учителя всех народов, великого полководца Иосифа Виссарионовича Сталина. Появились песни и танцы о подвиге покорителей Арктики — челюскинцев[35] и папанинцев[36], о строительстве колхозов. Такие песни открыто поощрялись властями, и их сочинители награждались ценными подарками. Так, Рыпэлю за песню о Великом Вороне, переделанную на песню-танец о Великом Сталине, дали брезент на покрышку яранги и отрез цветного ситца на праздничную камлейку его жене.

Когда Вэльвунэ закончила танец и в тишине ушла обратно в толпу, зрители исторгли вздох одобрения и кто-то даже тихо простонал ей вслед. Ринто покинул свое место на Священном камне и последовал за женой. За родителями потянулись дети, за ними — Танат с Анной Одинцовой.

Ранним утром двадцать девятого августа тысяча девятьсот сорок седьмого года стойбище Ринто снялось с места и двинулось в дальнюю дорогу, на крутые склоны Золотого хребта.

4

Казалось, еще один порыв ветра и ярангу понесет вместе с ее обитателями по тундре, по белым бескрайним снежным полям, по горным долинам, по ровным плато, снежным застругам, поволочет по кустарникам, едва торчащим по берегам уснувших на всю долгую зиму, промерзших до самого дна рек. Иногда каким-то образом комок спрессованного воздуха залетал в ярангу, гасил пламя в жирнике, отбивал на мгновение дыхание и с жутким воем устремлялся дальше. Именно этот вой был самым невыносимым. Он рождал в душе мрачные мысли, тревогу, гасил радость, вызывал раздражение, и во рту всегда присутствовали горечь и сухость, которые не проходили даже от обильного питья.

Обитатели стойбища Ринто переносили непогоду с привычной стойкостью. Танат вместе с братом проводили все время в стаде, не давая оленям разбредаться. В пургу это было адской работой, и в короткие часы отдыха Танат входил в ярангу вместе с порывом снежного ветра, сам как сугроб, долго выбивал согнутым отросточком оленьего рога снег из кухлянки, торбазов, меховых штанов, и вползал в полог изнеможенный, не в силах даже внятно разговаривать.

Ринто уводил стойбище все дальше от морского побережья, долин больших рек, служивших зимними дорогами для собачьих упряжек. Он держал курс на Анадырское нагорье, где можно спрятаться и затаиться в складках гористых склонов, в ущельях, прорытых стремительными потоками. Долгий путь пролегал по холмистой тундре Чукотского полуострова, мимо низких берегов вдававшихся глубоко в материк Колючинской и Чаунской губ.

Анна как-то спросила свекра, как он ориентируется без карты и компаса в этом причудливом нагромождении замерзших больших и малых потоков, в бесконечных долинах. Ринто слегка улыбнулся и показал на звездное небо: