Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2 - [23]

Нет особой нужды анализировать многочисленные сюжеты и мотивы, где разрабатывается основная «женская» тема в пределах «дунайского фольклорного пласта», тема женщины – любви – свадьбы – любовного страдания – Дуная. С Дунаем тесно связаны в славянском фольклоре символы утраты девичества и вступления в брак (венок, коса, перстень, каравай, баня, мотивы переправы, охоты), Дунай представляется местом, где девушка или женщина может без помех совершать обряды, гадать и мечтать о любви, возлюбленном, браке, печалиться, горевать и вспоминать.

Видимо, именно в особенностях женской любовной магии и обрядности следует искать объяснение того, что в восточнославянской топонимике Дунаем – Дунайцом – Дунавцом обычно именуется малая речушка, ручей, болотце. Это наименование, выросшее из сакрализованного имени нарицательного, закрепилось за теми небольшими речушками, где женщины могли беспрепятственно совершать многочисленные тайные женские обряды и магические действа, связанные с культом воды. В то же время «Дунай» в мужском пласте фольклора более тесно связан с образом реального великого Дуная: или замещает и дублирует название одной из крупных и важных для русской истории рек Восточной Европы (Днепра, Волхова, Дона), или вообще мыслится чаще как крупная река.

В связи с вышесказанным и заключая обзор «дунайского фольклора», необходимо остановиться на теме, которая недавно в утвердительной и категорической форме была сформулирована Д. М. Балашовым: «То, что Дунай – священная река славян, известно из этнографии» (Балашов 1976: 97, 98). Это утверждение не кажется нам неверным, однако нуждается в уточнении.

Суммируя все изложенное выше, можно с осторожностью утверждать, что слово дунай в восточнославянском фольклоре обладало скрытой тенденцией к сакрализации, причем этот термин надо понимать исходя из обоих значений латинского слова sacer: 1) посвященный богам, священный, святой; 2) обреченный подземным богам, преданный проклятию, проклятый. Присущая издревле славянству тенденция к сакрализации различных природных объектов, при которой в народе часто не всегда отчетливо различаются члены оппозиции верх – низ, добро – зло, огонь – вода, помноженная на специфически «женский» характер связанной с водой обрядности, при отсутствии четкой персонификации и жесткой обрядовой приуроченности «Дуная-дуная», привела к тому, что это слово не было включено в словарный фонд литературных языков восточного славянства (в отличие от коляды, виноградья и т. п.) и продолжало бытовать почти исключительно в фольклоре (иногда в областных говорах), отличаясь трудноуловимостью смысла в каждом конкретном случае, однако в целом обладая определенным, хотя и широким семантическим полем и пронизав собой весьма архаичный пласт текстов.

Целый ряд важных соотношений внутри «дунайского фольклора» будет рассмотрен в следующем разделе.

V. Исторические корни фольклорного «Дуная»

В конце первой (исторической) части работы были сформулированы основные историко-географические соотношения, характеризующие место Дуная в общеславянской и древнерусской истории VI–XII вв. Завершив четвертую (фольклорную) часть, констатируем, что все историко-географические «дунайские соотношения» находят убедительное соответствие в тех внутрифольклорных связях, в которые, преимущественно в рамках «мужской традиции», постоянно включается словообраз дунай.

1. Бытовавшее по меньшей мере до XII в. представление о Дунае как главной водной артерии той земли, где славяне обитали на заре своей истории, находит соответствие в постоянной тенденции эпической традиции связывать название «Дунай» с представлениями о Днепре под Киевом – главной водной магистрали восточного славянства до XIII в., а также с Волховом, Москвой-рекой или Доном – реками, игравшими большую роль в русской истории. Показательно, что лексема дунай в традиционном восточнославянском фольклоре встречается чаще, чем имена даже таких рек, как Волга и Днепр. Сообщение Псевдо-Маврикия (отражающее реальность VI в.), что у славян и антов все «их реки вливаются в Дунай», поразительно совпадает со следующим свидетельством, полученным в 60-е годы XX в.: «Наиболее старые жители Полесья полагают, что воды многих полесских рек и речек в конечном счете вливаются в Дунай». Отметим также наличие в севернорусских песнях словосочетаний «мать-Дунай-то река», «матушка Дунай-река».

2. Близкое к предшествующему представление о благодатных землях по Дунаю, некогда принадлежавших предкам, а позднее ставших объектом вожделений и устремлений народной массы и князей, частично находит определенное соответствие в вышеприведенных фольклорных фактах. Отметим также зафиксированное в Белоруссии представление о том, что дунай – это «нечто идеальное, прекрасное». Более показательно, однако, что «Дунай» русского фольклора был поставлен в наиболее тесную связь с Доном (ср. с заменой в поздних былинах Дунай-богатыря Доном-богатырем) – рекой, куда убегало на свободные земли русское население с XVI в. Любопытно, что наиболее свободолюбивая часть донских казаков после разгрома булавинского восстания ушла в 1708 г. с Игнатом Некрасовым на Кубань, а в 1740 г. некрасовцы бегут на Дунай, где и поселяются с разрешения Турции. Можно согласиться с К. В. Чистовым в том, что «песенное представление о Дунай-реке могло способствовать бегству в русские села Добруджи – к «дунакам», «липованам», «некрасовцам» (Чистов 1967: 308). Полагаем также, что трансформированные пред-ставления о благодатном Подунавье отразились и в других представлениях о «далеких землях». На эту мысль наводит постоянный и не совсем понятный эпитет «тихий», прилагаемый к фольклорному «Дунаю» и перенесенный на Дон и на самую бурную по характеру личность русского эпоса – Дуная-богатыря.