Скеллиг - [24]

Она сняла с полки книгу и показала мне рисунки Блейка: крылатые существа, будто бы населявшие его домик в Лондоне.

— Возможно, они есть и вокруг нас. Надо только научиться их видеть, — добавила она и погладила меня по щеке. — Но мне вполне хватает вас, потому что вы — два ангела у меня за столом.

Она смотрела то на меня, то на Мину очень пристально, не мигая.

И, наконец, улыбнулась.

— Да-да! Удивительное дело, но я ясно вижу вас ангелами. Настоящие ангелочки у меня за столом.

Я подумал о малышке. Интересно, что бы увидела она своими невинными глазами? А окажись она на пороге смерти — что явится ей там?

Я попытался отвлечься. Придвинул к себе лист бумаги. И вдруг понял, что рисую Кута, с кривыми ногами, руками и ярко-рыжими волосами. Нет, пожалуй, шерстью. Я нарисовал ее по всему телу: на спине, на груди, на ногах.

— А, твой дружок, — сразу сообразила Мина. — Самый настоящий чертик.

Я взглянул на нее и немного сквозь нее, стараясь снова разглядеть за спиной ее призрачные крылья.

Миссис МакКи запела:

Мне снился сон — престранный сон!

Безмужней я взошла на трон…

— Я ходила к нему сегодня, — шепнула мне Мина.

Я пририсовал Куту рожки.

— Забежала за тобой по дороге, — добавила она. — Твой папа сказал, что ты в школе. И спросил, почему я не занимаюсь, не учу, не корплю, не зубрю.

Она склонилась над моим рисунком и пририсовала Куту длинный черный язык.

Лишь кроткий ангел был со мной —

Беспомощный заступник мой…

— Скеллиг спросил: "Где Майкл?" — шепотом продолжала Мина. — "В школе". "Он бросил меня? Променял на школу?" Я сказала, что ты его не бросил. Что ты его любишь.

— Люблю, — прошептал я.

— Еще я рассказала, что ты очень боишься, что девочка умрет.

— Она не умрет, — перебил я. — Ни за что не умрет.

Она закусила губу, наклонилась еще ближе.

— Майкл! Он сказал, что скоро нас покинет.

Он улетел в рассветный час,

И тыщи копий и кирас…

— Покинет?

— Да.

— Куда же он?

— Не говорит.

— Когда?

— Скоро.

У меня задрожали руки. Схватив новый лист, я нарисовал Скеллига, парящего в бледном небе.

Вернулся вскоре ангел мой —

Страх не пускает в мой покой —

Минина мама принялась разгребать на столе место для тарелок. Она пела:

И не увидит никогда,

Что голова моя седа.[6]

— Ну, еда готова. Прошу. Чудесный рисунок, Майкл, просто чудесный.

Глава 35

Сумерки сгущались, а мы все сидели за столом. Папы не было. Я то и дело выходил в прихожую, выглядывал на улицу. Никого. Минина мама пыталась меня утешить:

— Не волнуйся, Майкл, он скоро появится. Не тревожься. Все будет хорошо, я уверена.

Я непрерывно рисовал. Нарисовал нашу семью — вокруг девочки. Нарисовал Мину — с бледным лицом, темными глазами, резкой черной челкой на лбу. Нарисовал Скеллига, распростертого на полу в гараже — иссохшего, пропыленного, безжизненного. Нарисовал его же, гордо развернувшего плечи в полукруглом проеме окна, а вокруг летали совы. Теперь он совсем другой. Как, каким образом он так переменился? Неужели только от китайской еды, рыбьего жира, аспирина, темного пива и корма, который таскают ему совы?.. Еще я нарисовал Эрни Майерса в полосатой пижаме: стоит у окна и смотрит в заросший сад. И чем больше я рисовал, тем свободнее и увереннее двигалась моя рука. И то, что появлялось на бумаге, все больше походило на то, что представлялось моему воображению, на изначальный замысел. С каждым рисунком я все больше сосредотачивался, хотя часть меня все равно была там, в больнице, с девочкой. Я рисовал ее снова и снова. Иногда главным были глаза, ее большущие, смелые глаза, иногда — крошечные ручки, иногда — изгиб маленького тельца у меня на коленях. А еще я пытался нарисовать мир таким, каким он виделся девочке: длинную больничную палату, где шушукаются взрослые, а на переднем плане — сплетение проводочков, трубочек, блестящих инструментов и улыбающиеся лица медсестер. Иногда этот мир искривлялся — из-за изогнутой прозрачной крышки, которой ее прикрывали сверху, и я рисовал его изогнутым, точно в кривых зеркалах. А потом на пороге палаты мне привиделся Скеллиг. Как же здорово, что она его увидит! Ее сердце забьется быстрее, жизнь разгорится ярче. Один за другим Мина посмотрела все мои рисунки. Сложила их перед собой в стопку. И возбужденно обхватила меня за руку.

— Раньше тебе это было не по силам! Ты становишься смелее, отважнее!

Я пожал плечами.

— Так всегда. Чем больше играешь в футбол — тем лучше получается. Чем больше рисуешь, тем лучше выходит.

Мы ждали и ждали. Стало совсем темно. По деревьям и заборам пели дрозды. Минина мама включила свет. Зазвонил телефон, но звонил не папа. Минина мама дала нам по кусочку шоколада, и он таял у меня на языке долго и сладко. Минина мама много пела. Иногда — на стихи Блейка, иногда — старые народные песни. Мина подпевала высоким чистым голоском.

Скрылось солнце в сонной дали.

Горит вечерняя звезда.

Птицы в гнездах замолчали,

Я своего ищу гнезда.[7]

Я молча слушал. Мина улыбнулась.

— Скоро будешь петь вместе с нами, — сказала она.

Темнота все сгущалась.

— Я тебе кое-что покажу, — предложила Мина.

Она налила в мисочку теплой воды и поставила на стол. Потом потянулась и достала с полки комочек из кожи, косточек и меха, вроде тех, которыми был усеян пол в гараже. Мина бросила его в теплую воду. Растерла меж пальцев. Шарик расползся на клочья темной шерсти и голой кожи. Мина вынула косточки. На ее ладони лежал череп! Череп какого-то мелкого животного.