Он появился в Феллинге в феврале, погожим морозным утром. Не так уж и давно, но в другую эпоху. Я шлялся по улицам с Джорди Крэгсом — мы тогда почти не разлучались. Шатаемся без дела, ржем, отпускаем шуточки. Курим по очереди сигарету, выпускаем в воздух длинные хвосты дыма. Причастие закончилось, мы и двинули в Сад Брэддока. Топаем по Уотермил-лейн, а тут мимо прет, громыхая, красное такси. Черная гарь так и валит из выхлопной трубы. По табличке наверху видно — с южной части побережья.
— Чего его сюда принесло? — спросил Джорди.
Мне к зубам пристала частичка облатки. Я отлепил ее языком, проглотил, потом снова затянулся.
— А кто ж его знает, — отвечаю.
Такси остановилось ярдах в пятидесяти, у дома Дурковатой Мэри. Вышла сама Дурка — рыжие патлы так и болтаются, одета в цветастый балахон, на ногах клетчатые шлепанцы. Тут пацан этот вылазит из такси, тянет за собой ободранный коричневый чемодан. Дурка заплатила водителю, и они оба потопали к ее входной двери. Она на нас оглянулась. Попыталась пацана обнять, но он вывернулся и шасть внутрь. Дурка следом, дверь захлопнулась.
Таксист, мимо нас проезжая, высунулся из окна.
— Чего вылупились? — говорит.
— Да так, — отвечаю.
— А вы бы валили обратно к себе в Уитли-Бей, — посоветовал Джорди.
— Угу, — подхватил я. — Вали отсюда, рыборожий.
Мы заржали хором и дернули к саду, выкрикивая:
— Рыборожий! Рыборожий! Рыборожий!
Ломанулись в древние железные ворота, продрались через колючки, пошлепали по краешку глинистого пруда, заглянули в каменоломню, заглянули в пещеру. На стене опять надпись. Мы ее спичками осветили. Всего-то: «Мы за вами следим. Вы трупы». А потом большой косой черный крест. Кто-то попытался еще и череп пририсовать, да не вышло — мозгов не хватило.
— Вообще тупые, — говорю.
И замазал надпись грязью.
Джорди закурил снова. Поточил ножик о камень, направил его на меня:
— Скоро будет настоящая битва.
Я пососал сигарету:
— Угу.
— Мы против них, стенка на стенку, — не унимается Джорди.
Меня дрожь пробрала. Попробовал усмехнуться — не вышло.
— Битва в Саду Брэддока, — говорю.
Посмотрел на шершавые стены каменоломни, на заросли сорняков, глубокий глинистый пруд, развалины дома Брэддока наверху. Перепелятник вымахнул из своего гнезда в камне, поднялся в небо.
— Кто это к Дурке приехал? — спросил я.
Джорди пожал плечами:
— А кто ж его знает… Вот бы уж с кем не поменялся — в одной берлоге с этой чокнутой.
Вытащил из кармана бутылочку из-под фигового сиропа, передал мне. В ней до половины — вино, которое он надыбал с мессы. Я отвинтил крышку, взболтал, чмокнул губами. Вино тягучее, сладкое, от него разом начинает клонить в сон.
— Тырить церковное вино грех, — говорю.
Мы заржали оба, потом наломали веточек — развести костер.
Я указал на землю:
— Гореть тебе в аду, Джорди Крэгс.
— Не-а, — отвечает Джорди. — За это — нет. В ад упекают за настоящие грехи. Например, если спереть миллион.
— Или убить кого, — говорю.
— Верно. — Он воткнул нож в землю. — Убийство! — Хлебнул еще, утер рот рукой. — Мне тут вчера приснилось, что я грохнул Черепа.
— Да ну?
— Угу.
— А крови много было?
— Бочками. Куда ни глянь — кровь и кишки.
— Класс!
— А убил я его здесь. Ножом в сердце, потом голову отчекрыжил — и в пруд.
Мы оба хихикнули.
— Может, это вообще не грех, — говорю. — Может, за то, что укокошил такого типа, как Череп, тебе прямая дорога на небо.
— Это точно, — согласился Джорди. — Мир без Черепа и таких, как он, только лучше станет.
— Верно.
Молчим, думаем про Черепа. Слушаем, что за звуки доносятся от каменоломни.
— А видел, какой он здоровый вымахал? — говорю.
— Угу.
— Падла чертова, — прошептал я.
— Угу. Падла чертова. Прямо монстр, да и только.
Никакой в этом тайны не оказалось. Выяснилось, что пацана зовут Стивен Роуз. Сам из Уитли-Бея, нас маленько постарше. Говорили, что он учился в Беннет-колледже на священника. Уехал туда в одиннадцать лет — тогда, в шестидесятые, это было обычное дело. Мы знали кучу таких парней. Но Стивен, как и многие из них, не вынес тамошних порядков и года через два-три вернулся домой. Пробыл там всего месяц, и тут его папаша возьми да и помри от инсульта. А мамаша после этого повредилась мозгами, и однажды ненастной ночью ее увезли в Прудхо. Стивен остался один. Его хотели забрать к себе клариссинки, но потом выяснилось, что здесь, в Феллинге, у него есть седьмая вода на киселе, Дурковатая Мэри; ну он и приехал к ней. Поговаривали, что мамашу его скоро выпустят, они снова поселятся на побережье и дела придут в норму. Но из случайно подслушанных слов родителей я понял, что вряд ли оно так будет. Родители слыхали, что мать его сбрендила окончательно. Оттуда не возвращаются.
— Она что, еще хуже Дурковатой Мэри? — спросил я.
Мама сверкнула на меня глазами:
— Не смей так называть бедняжку. Просто богобоязненная, мятежная душа.
— Прости.
— Ты не понимаешь, как тебе повезло, — сказала мама. — Благодари Господа, что минула тебя чаша сия.
— Чего? — так и застонал я. — Мам, ты что, боишься, что у меня крыша съедет?
Перекосил рот, свесил язык — слюни закапали.
— Прекрати! — прикрикнула мама. — Не искушай судьбу. — И перекрестилась. — Полагаю, правильнее было бы звать ее Святая Мэри. Ты видел другого такого же набожного человека, который бы так же усердно молился, так же взывал к Всевышнему?
