Она страшно вскрикнула, когда первая ветвь пронзила ей грудь. По мере того, как под собственной тяжестью ее тело падало дальше и дальше вниз, новые ветки одна за другой впивались в ее руки, бедра, глаза. Что-то знакомое было в этих ранах, в том, как шипели, падая на мостовую, капли ее крови и как свертывались и изгибались ветви от ее прикосновения.
Но крик, ее страшный крик! Эхом разнесся он над сонным городом, болезненный, но очищающий, как горькое лекарство. Отзвуки этого крика донеслись до самой вершины Талл Зинан, к обиталищу самих богов, которые оросили серебристым дождем, точно слезами, Ирт, и от этого дождя серебряными стали скалы и утесы Лестницы Богов. Звук его достиг и ушей демона Безумия, князя Ириена, который от горя не мог даже заплакать.
Но в своем дворце, в красном сумраке Подземного Ирта, князь Ириен склонился над огромным ларцом, сделанным из благородного иридия, в котором бурлила и рокотала материя Пустоты, Вечного Хаоса, в котором брала свое начало сила демона. И из этого ларца он вырвал сгусток бурлящей материи и руками принялся лепить из него образ Ренны, молодой и красивой и, что еще важнее, чистой и нежной. Эту форму заполнил туман из его блистающего плаща, и Ренна ожила, протянула к нему руки. Он стремительно бросился в ее объятия, прижимая ее к себе со всей своей бессмертной силой. А через его плечо туманный образ со странной улыбкой прошептал:
— Безумие не всегда злая напасть, ибо разве любовь есть не что иное, как сладкое существование, столь же случайное, как песчинка в море? Безумие — это не только кара, оно может стать и благодатью.
И призрачный образ растаял, ибо даже в царстве Подземного Ирта иллюзии недолговечны. Но к Ириену пришло безумие: Ренна по-прежнему была с ним.