Сказки уличного фонаря - [6]

— Готов, — отчеканил дворецкий, поклонившись господам.

— Хорошо, сейчас мы с Вами, Александр Сергеевич, отобедаем, в том зале столовая…

Они ещё прошли молча по залу, немного погодя хозяин поведал:

— Да, это мастера кисти и холста прошлые. А вот есть у меня современый, сейчас… — сказал Шепелев, подошел к столику и достал из лежащего на нем альбома несколько рисунков. — Посмотрите, каково! — открыл альбом. — Самородок выксунский! Да сын ещё крепостного.

— Бывший? — понравилось Пушкину.

— Да. Его отцу Максиму Перфильевичу покойный Иван Родионович за талант и радения вольную дал со всеми его домочадцами. И сделал управляющим Выксунскими заводами. Но, к сожалению, он рано помер. Вот сынок тоже талант, глядите, подает надежды?

— И кто это? — поинтересовался Пушкин рассматривая пейзажи.

— Алеша Горностаев… Да, кстати, был у меня соличный литератор Свиньин в начале двадцатых, году в двадцать третьем, помнится… Кстати, а сами Вы с ним не имеете честь быть знакомы?

— А как же! — знал Пушкин. — Павел Петрович, знаком, как же, — усмехнулся Александр Сергеевич. — Уж русский жук ещё тот…

— Какой жук? — не понял шутки Шепелев.

— Из моей прошлогодней эпиграммы, — пояснил поэт и прочитал:

Мое собранье насекомых

Открыто для моих знакомых:

Ну что за пестрая семья!

НеЗа ними где не рылся я!..

Ну и там разные сравнения, а русский жук — это между нами, литераторами — соврать, что в воду плюнуть. Натура такая литературная…

Куда их много набралось!

Опрятно за стеклом и в рамах

Они, пронзенные насквозь,

Рядком торчат на эпиграммах…

Вот Павел Петрович тоже приколот… Умеет, знаете ли, описывать места в которых никогда не бывал.

— Но, здесь-то был! — развел руками Дмитрий Дмитриевич.

— Здесь был… наверно… — усмехнулся Пушкин. — А в Бессарабии как-то на ярмарке приняли его за ревизора, да все почести по этому поводу оказали, а он ещё к дочери губернатора сватался.

— Да-а, — понравился Шепелеву рассказ. — Прямо сюжет какой-нибудь пьесы.

— Колоритный персонаж, — согласился Пушкин. — В этом году избран членом Академии Художеств, знаете?.. А у еще Сомова, кажется, про Павла Петровича есть стишок, на сколько помню, э-ээ:

Хвала, неукротимый лгун,

Свиньин неугомонный,

Бумаги дерзостный пачкун

Чужим живиться склонный!

Писатель, химик, астроном

И дипломатик славный,

Художник, врач и эконом,

Во всем нулю лишь равный.

И засмеялся Пушкин вместе с Шепелевым.

— А, кстати, Павел Петрович со мной в далеке в родстве, — добавил.

— Мир тесен! — ответил Шепелев. — И вот… Алеша Горностаев… — вернулся к альбому, — Показал я Павлу Петровичу эти рисунки, вот он взялся продвинуть Алешу в столице. Сейчас он в Царском селе пишет.

— Правда? — удивился Пушкин. — Но, на сколько я знаю, у Свиньина дела не важны сейчас. Вот и Отечественные записки закрылись. И будут ли еще выходить, Богу весть…

— Ну, в любом случае, будете в Царском Селе — непременно поинтересуйтесь…

— Непременно, — заверил Александр Сергеевич, давно ощущая неудобство в животе, и нетерпеливо ожидая окончания шепелевского экскурса, и скромно спросил:

— А-а… куда у Вас здесь цари пешком ходят?..

Обедали за большим длинным столом друг против друга. За открытой дверью суетились несколько человек обслуги, которые время от времени подходили сменить блюда или налить вина.

— У Вас есть любимые блюда? — поинтересовался хозяин у гостя.

— Есть, — с иронией ответил поэт, наслаждаясь видом сервированного стола. — Картошка по пушкински.

— Извольте… — Шепелев жестами руководил слугой с бутылкой вина.

— Да, просто все, — в нетерпении, что живот свело, говорил Пушкин. — Картошка варится в мундире, после чистится, и в постном масле обжаривается…

— Прелесть… Бургунское, — видя нетерпение Пушкина, хозяин уже поднял бокал. — Я, право, по службе к пиву привык, но этикет обязывает почитать вино…

После нескольких ложек оливье поэт похвалил яства, гостеприимство хозяина и, понимая нерадужную перспективу долгой остановки в Выксе, всё-таки напомнил о своей проблеме:

— Подорожную в связи с холерой мне не дадут. Вот я пытаюсь без неё проникнуть в Москву, — и решил спросить про Ульянкина. — А Вы, Дмитрий Дмитриевич, случайно в Сергаче предводителя Лукояновского уездного дворянства некого господина Ульянкина не знаете?

— В Сергаче? Ульянкина? — переспросил Шепелев. — Да, вроде нет. Не имел чести… Не было сношений.

— А, ну ладно, — оставил тему Пушкин.

— Нет, а что он Ульянкин? — всё же выпытывал Дмитрий Дмитриевич.

— Да… пытался я проникнуть через него, а он меня мало того не пустил, да еще и хотел смотрителем по холере сделать.

— А Вы отказались?

— Конечно! — удивился Пушкин. — Какой я смотритель? Мне в Москву надо к невесте! И, потом, этот Закревский придумал карантины, обрекая население в них на вымирание. Огромные скопления людей у этих карантинов приводят к ещё большему распространению холеры! Что за негуманные методы? Где здесь законы? Этот Арсеник-паша наводит собственные порядки, не считаясь ни с чем! — эмоционально, что покраснел, выпалил поэт.

— Что сделаешь, что сделаешь. Как на войне… — ответил спокойно Шепелев. — Как ещё остановить заразу эту?

— Вряд ли так остановишь! — категорично парировал Пушкин.