Сказки уличного фонаря - [5]

— Что за Рощин такой здесь у Вас бродит? — поинтересовался Александр Сергеевич, провожая взглядом свой экипаж.

— А! — махнул рукой Шепелев, — В прошлом веке был в этих местах разбойник с Тамболеса. Уж сколько лет прошло, а тут все словно с ума посходили, мол, видели снова. Чушь собачья!

Дмитрий Дмитриевич обнял легонько Пушкина за плечо и пригласил:

— А мы, любезный Александр Сергеевич, пройдемте ко мне откушать хлеб-соль…

III

Вошли внутрь в небольшую прихожую залу. Пушкин сразу обратил внимание на стене из розового мрамора справа от двери на огромный лепный герб со львами, всадником и рукой с кинжалом.

— Красивый герб, наверняка, Вашего рода? — поинтересовался поэт, раздеваясь и отдавая плащ и шляпу подошедшему в расшитой ливрее лакею. Сам, оставшись в синем фраке, он начал у зеркала разглаживать кудри.

— Вы верно подметили, Александр Сергеевич, Шепелевых, — рассматривал его шевелюру Дмитрий Дмитриевич, — Знаете, Шепелевы старинный служивый дворянский род. Ещё прародитель швед служил у литовского князя Ольгерда…

— У! Мы с Вами, Дмитрий Дмитриевич, корнями схожи. Предки обоих с запределов отечества. Только мои далече, — сказал поэт, разглаживая волосы.

— Правда? — осматривал Шепелев смуглый неславянский профиль Пушкина.

— Да. Прадед мой Осип Ганнибал из Африки.

— Вот как! — сравнивал Шепелев лицо Пушкина с виденными негроидами с широкими носами и не находил сходство.

— Арап. Эфиоп то бишь, — пояснил Александр Сергеевич, поправив бакенбарды и разглаживая фрак. — У Петра Великого крестник… А Ваш швед в России как оказался?

— Шель? В Россию он прибыл на службу к великому князю и остался. Из двоих сыновей его старшего звали Шепель, от него и фамилия.

Генерал снял свою шинель с помощью лакея и остался в послевоенном темно-зеленом вицмундире с георгиевским малым крестом на шейной ленте.

— Да, Александр Сергеевич, приучили меня, старого вояку носить мундир, — заметил интерес Пушкина к одежде. — У нас с этим было ой, как строго. Вот, извольте, — как раз тут еще не устроенный портрет, — показал на стоящую на полу в дальнем углу картину. — Копия, что в Зимнем дворце, в галерее героев отечественной войны. На днях прислали из столицы. Здесь со всеми регалиями. Похож ли?

— Похож! — сравнил Пушкин старика с портретом молодого красавца в мундире со скошенным красными воротником и обшлагами и золотыми трёхзвёздочными эполётами, с орденами Святых Георгия, Анны и Владимира.

Поэт невольно вытянулся от величия заслуг генерала и нервно поправил свой фрак.

— А я Вас в Москве ещё хотел спросить про ордена, генерал-лейтенант, — как отрапортовал Александр Сергеевич. — Да как-то не удавалось…

— Это долго, Александр Сергеевич, я генерал в отставке, и Вы не мой солдат, — улыбался Шепелев. — Вообще-то это Вы поэтический генерал по сравнению со всеми этими нижними чинами от литературы… Гм… А эти награды… — показал Дмитрий Дмитиревич. — Ну, вот этот крест получил в двадцать три года за польское сражение при Хелме, этого уже в седьмом году за французов при Гут-штадте…

— А чины?

— Чины? Полковника за Швейцарию в девяносто девятом, флигель-адъютант со второго года, генерал-майор после Фридланда, генерал-лейтенанта получил в тринадцатом году после взятия Кенигсберга. А ныне, любезный Александр Сергеевич, Ваш покорный слуга на отдыхе… Ох! — вздохнул Дмитрий Дмитриевич. — Вся жизнь гусарская в кампаниях прошла. С кем только не воевал старый кавалерист — и со шведами, с немцами, с французами, а самые ожесточенные битвы с кем? — хитро прищурился.

— С кем?

— С дамами! — весело сказал Шепелев.

Посмеялись вдвоём от души.

— Да, дамы, дамы… ну, вот, — перевел Шепелев внимание на дворец. — Первый этаж. Здесь у меня всякое… Ну, а мы теперь пройдемте наверх.

Слева от парадной двери поднималась литая чугунная лестница с промежуточной площадкой и Пушкин ступил на неё, любуясь и отмеряя каждый шаг. По стенам лестницы висели небольшие портреты. А вот и второй этаж предстал парадным залом. Сразу привлекла внимание большая, словно паникадило люстра со свечками. На паркетном полу были уютно установлены диваны и кресла, мебель из красного и орехового дерева, инкрустированные столики и зеркала. По углам стояли в кадках длиннолистые пальмы.

На штофных стенах из голубого шелка и картинами в шикарных золоченых рамах особо выделялся огромный портрет Петра Великого в латах и малиново-красной мантии, подбитой горностаем; были портреты поменьше Екатерины, Елизаветы Алексеевны, императора Александра и ещё меньше неизвестных Пушкину особ.

— Здесь у меня парадные… — поведал хозяин, — А выше, на третьем этаже жилые комнаты, мой кабинет, библиотека…

— Да-а, — иронично сказал поэт, разглядывая стены с картинами. — Такой галереи и в столице не встретишь! А это? — спрашивал, показывая на картины домочадцев.

— А это как раз господа Баташовы, построившие всё это. Вот мой тесть Иван Родионович… вот его брат Андрей… А это моя Дарьюшка.

— Красивая… была, — сказал Александр Сергеевич.

— Хмм, — хмыкнул Шепелев. — Вы не видели бюст её из чугуна… как живая! Есть ведь и тестя моего покойного и императора Петра… А это Левицкий, вот Боровиковский, знаете? Портреты эти домашних Аргунова… Кораблев, Колынин… не знаете… — показывал на картины Шепелев, — Так, обед готов ли? — спросил подошедшего дворецкого.