Сказки Старого Фонаря - [41]

  Эрнеста вздохнула.

  -Иногда ты бываешь такой сообразительной, а порой не догадываешься об элементарных вещах, – сказала она девочке, – я же бестелесная, я не могу взять в руки книгу, я не сумею даже открыть ее – моя рука пройдет через страницу, точно также, как я прохожу сквозь твою няню.

  Верена покраснела.

  -Значит, я пойду с тобой.

  Дождавшись, пока все уснут, девочка тихонько открыла дверь комнаты. Ей было страшно – что подумает отец, если увидит ее в своем кабинете, босую, в три часа ночи и с колдовской книгой в руках, но желание помочь несчастной Эрнесте брало верх. Призрак медленно плыла за ней.

  На кончиках пальцев, стараясь наступать только на те половицы, которые, по ее мнению, не скрипели, Верена дошла до кабинета и открыла дверь. Петли охнули, и этот звук показался ей таким громким, что она съежилась, ожидая, что сейчас сюда придет отец, но все было тихо.

  -Хорошо, что папа забыл унести свечи, – прошептала она и чиркнула огнивом.

  Огонек, рождаемый одним-единственным фитилем, едва-едва подсветил высокие потолки кабинета и массивный дубовый стол у окна, захламленный бумагами. Верена подошла к пятой полка у левой стены и сняла книгу.

  -Это она, – голос Эрнесты слегка дрожал.

  Тускло сверкнула рубиновая звезда, когда Верена открыла обложку.

  -"Как вырастить денежное дерево", "Как убрать из дома пыль", "Как сделать бездонный мешок"…

  Палец Верены замер на строчке, гласившей: "Как вырастить человеку хвост". Она хихикнула:

  -А это, интересно, кто-нибудь делал?

  Шуршали под пальцами пожеваные временем страницы, кое-где бумага была такой хрупкой, что ей казалось, что она сейчас рассыплется в прах под пальцами, и девочка старалась быть аккуратной настолько, насколько могла, и наконец нашла. "Как отправить человека в Безвременье и вернуть его обратно".

  -Вот, смотри, тут написано: "Если у вас есть враг, и вы хотите избавиться от него, но не хотите брать на себя его кровь, то вы должны…" Так, это не то. А, вот, дальше – "если враг перестал быть врагом или же вам просто понадобился этот человек, то в полнолуние вы должны три раза плюнуть через правое плечо и прочесть заклинание…" А ведь сегодня как раз полнолуние!

  Эрнеста молчала.

  Зажмурившись от страха, Верена поплевала через плечо и шепотом произнесла длинные, сложные слова.

***

    Он сидел на грязной сырой палубе и кожей ощущал эту пронзительно – звенящую, вязкую тишину. Нет, это уже не пугало его, за многие века одиночества он привык, и теперь просто сидел, уставившись на старый, ржавый, давно уже не указывающий направление компас.

  Да, когда-то настолько давно, что ему казалось, это было не с ним, был животный, панический страх, и казалось, стоит только на секунду отпустить штурвал, позволить кораблю побыть мгновение в свободном плаванье – и ты уже навсегда потеряешь курс, останешься в этом безмолвном пространстве.

  И тогда он довел себя до отчаяния, до потери сознания стоя перед штурвалом и глядя на мертвые отныне приборы. А когда очнулся, то четкая, оформленная мысль пробилась сквозь наступающее безумие: этому миру не нужны твои усилия, и кораблю все равно, стоишь ли ты за штурвалом, ведь им управляешь не ты.

  Потом, позже, он стал понимать, что так быстро приводило его к безумию.

  Тишина.

  Не было скрипа мачт и звуков перекатывающихся под килем воды, и паруса, трепыхаясь на ветру, бесшумно шевелились.

  И тогда он закричал.

  Но не услышал ни звука.

  За века этого немого, бесшумного плаванья по черно-синей ровной глади, на которой никогда не бывает шторма, за века, проведенные в безмолвии, он десятки раз сходил с ума, и десятки раз находил в себе силы сохранить рассудок. Он придумывал себе развлечения и обязанности: устанавливал вахты и праздники, иногда – пытался найти линию горизонта, распознать грань слияния моря и неба, но уловить хрупкую, мерцающее – хрустальную линию почти никогда не удавалось.

  Но иногда, как сегодня, надежда покидала его, и он опускался на залитую соленой водой палубу, и бездумно смотрел на компас.

  Сегодня он думал, что снова на грани безумия.

  Оттого, что стрелка компаса задрожала, а потом вполне уверено показала направление.

  И он услышал едва различимый шорох волны.

  "Неужели я возвращаюсь?" – подумал Хардвин и, боясь этой мысли, еще раз взглянул на компас. Сомнения не было – стрелка ожила и была готова вывести его домой.

  Все еще боясь поверить в реальность происходящего, он побежал в каюту, чтобы взять карты, и через какой-то час капитан уже знал, что до родного Города ему плыть всего лишь неделю, если не будет шторма.

  Хардвину было тяжело, но его гнала вперед надежда увидеть родные берега. Пусть, пусть он провел почти вечность в этом страшном месте, пусть ему предстоит в одиночку управляться с кораблем – команда исчезла в тот самый миг, когда приборы отказались работать, главное – домой.

  На следующий день капитан впервые за прошедшие века увидел восход солнца. Его глаза, отвыкшие от яркого света, слезились, но ни на минуту он не оставлял штурвал, и, сквозь слезы и резь в глазах видя синее небо, он наконец поверил, что не спит.