Герцог захохотал, и рыцари подхватили его смех. Лёд, охвативший сердце Джабраила начал таять, и оно вдруг забилось, трепетно и непослушно.
— Похороните его как должно! — приказал герцог, указывая на убийцу.
— Нет! — неожиданно громким, срывающимся голосом воскликнул Жан. — Нечестивец поднял руку на Господа, ибо Ему я творил молитву, когда он направил удар в мою грудь. Его надобно сжечь, и прах его развеять по ветру. Так требует Святая вера.
Взгляды рыцарей устремились на герцога, тот молча жевал губу.
— Ладно, — наконец, согласился он неохотно. — Будь по-твоему, священник. Сделайте, как он сказал. До захода солнца убийца должен быть сожжён.
Тело унесли, оставляя потёки крови на полу, а его преосвященство кропил стены древнего храма святой водою, читая нараспев молитвы, пока служки срывали и крушили знаки чужой веры. Служба шла долго, и рыцари смиренно стояли в полумраке каменных сводов, ожидая, пока его преосвященство и двое служек, помогавшие ему, подносившие одежды, воду и зажженные свечи, закончат. Наконец, когда времени прошло уже изрядно, и солнце с той стремительностью, какая бывает лишь на юге, стало клониться к окоёму, епископ начал вечерню. Знакомые слова молитвы подхватили рыцари, и сумрак наполнился множеством голосов, сливаясь в единый ропот с бушующей за стенами храма грозой, пришедшей в Асиньну в день её падения.
Епископ Жан де Саборне едва ли был в трезвом рассудке: овладели ли телом его преосвященства бесы, либо же сам Святой Дух спустился к нему и осенил его, герцог понять не мог, но Жан читал молитвы с небывалой страстью, голос его звенел, воздетые руки дрожали от напряжения. Герцог, среди прочих молящихся, смотрел на него, и умиление, смешанное с гордостью, разливалось в его душе, ибо Жана он почитал за сына, которого у него никогда не было. Он сам, заметив праведного и охочего до знаний юношу, отослал его учиться в Италию, а позже лично вытребовал у папы для Жана епископский сан. Епископ без кафедры, герцог без герцогства, вот кем они были, когда покидали родную землю. Здесь, на Святой Земле, будет их новое королевство, здесь лягут их кости.
— Для свершения великого обряда освящения потребуется ещё семь дней, и только после это место вновь станет святым домом Господа нашего, — объявил епископ после службы, и герцог недовольно сморщился, но промолчал.
Солнце сверкнуло последней зарницей, облив багрянцем грозовые тучи, и скрылось за западной стеной Асиньоны до нового утра. Ливень щедро хлестал по опустевшей базарной и храмовой площадям, прибивал к земле пыль, сор, пух и листья, барабанил по пёстрым навесам и будто старался сорвать едва водружённые над городом стяги. Ветер порывами сгонял капли вместе и бросал их широкой россыпью на встревоженную воду дворцовой купальни, бился о дворцовые стены и закрытые ставни, выл бессильно и протяжно.
Его светлость герцог Жоффруа пил вино в своих новых покоях. Тяжёлый дурман благовоний ещё не выветрился из шёлковых подушек и покрывал, из пышных ковров и из тёмно-зелёного тяжёлого бархата балдахина.
— Скажи, Жоффри, мы надолго здесь? — спросила Изольда.
Жоффруа посмотрел на жену: герцогиня в своём простом платье вдруг показалась ему пленницей богатого шейха, мысль разъярила его, он крепче сжал ножку кубка, желая той согнуться в его кулаке, выпил остатки вина одним глотком, и ответил ей:
— Неужели вашей светлости уже наскучило здесь?
Изольда отшатнулась и лицо её сделалось строгим: ах, не этого он хотел!
— Мы здесь, моя Изольда, покуда я не потребуюсь Филиппу ещё для какой-нибудь затеи, — ответил он совсем уже другим голосом, опускаясь на широкое и низкое ложе. Его светлость с удовольствием вытянул ноги, отбросил в сторону ненужный кубок, так что тот зазвенел по каменному полу, и продолжил: — Город сдался сам: асиньонцы трусы и не поднимут восстания.
— …если только под стенами города не появится их прославленный султан со своим войском, — закончила за него Изольда, и села неподалёку от мужа, пожимая под себя босые ноги.
— Ай, у меня достаточно сил, чтобы выдержать осаду! Да один мой паладин стоит трёх сотен неверных.
— Но Шарль де Крайоси у тебя лишь один, — едва улыбнувшись, отвечала герцогиня, — что будет, если…
— Довольно об этом, женщина. Ты ничего не смыслишь в войне. Лучше вознеси Господу молитву, чтобы теперь, когда мы в Святой земле, когда без боя мы отобрали город у неверных, и отняли у них святыни Его, чтобы, наконец, Он подарил нам сына.
— О, знал бы ты как молю я Его об этом! Всем сердцем, что дано мне!
Жоффруа наклонился к ней и, обхватив широкой ладонью её затылок, поцеловал. Отвёл с лица жесткие, непослушные волосы, совсем выгоревшие под здешним солнцем, провёл ладонью по упругому стану. Грубой ткани платья будто и не было, он словно чувствовал её белую кожу. Среди шелков и тяжёлого дурмана пахучих курений, винного духа, грозы, победы и опасности, он любил её до отчаянной усталости, до полного изнеможения. Герцог ласкал её тело, не знавшее родов, и она откликалась то трепетом, то безумным взглядом карих глаз из-под белёсых ресниц, то вырвавшимся криком.
За окном гремел гром, первая осенняя гроза была в самом разгаре, а супруги лежали, обнявшись, под бархатной сенью балдахина, и Изольда тихо шептала, прижавшись щекой к бороде герцога: «Я верю, верю, Жоффри, милый супруг мой, Он дарует нам сына», и герцог засыпал сном победителя, боясь поверить, и не желая ничего иного.
