Сказка о Снежной Королеве - [36]

* * *

Чем дальше, тем больше. Роман чувствовал, что не может жить без Анжелики. Сколько раз он принимал решения, что позвонит ей не раньше, чем через неделю… через пять дней… вообще не позвонит, а будет ждать ее звонка… Напрасно. Иногда, борясь с собой, он понимал, что чуть ли не жизнь готов отдать, чтобы услышать ее нежное, с придыханием «Алё». И звонил…Он вновь и вновь задавал себе вопрос: чем же Анжелика взяла его, чем привязала к себе? Что было в ней такого, чего не было в Кате, чего не было в других женщинах? То, что она все еще играла с ним и не давала узнать ничего о себе… ничего существенного? Была ли любовь Романа к Анжелике только жаждой познания, желанием открыть красивый ларчик? Иногда что-то подсказывало ему, что там, внутри, пустота, пустота, прикрываемая красивыми фразами и броскими одеждами, царскими манерами и выверенными жестами. Но как тогда эта пустота могла ЗНАТЬ что-то о Романе? Как могла она чувствовать то, что его влюбленная нежная жена не сумела почувствовать за столько лет брака? Да, Катя тоже теперь училась на психологическом, но умения в общении и обхождении ей это не прибавляло. Иногда она обращалась к Роману с просьбой заполнить очередной дебильный лист, из которого Роман выходил то отчаянным храбрецом-сорвиголовой, человеком «без башни», то скучным моралистом, любителем нравоучений и жизни по плану. Все это было не более чем забавно. Все Катины изыски, вся ее лесть, все ее попытки получше накраситься и по-другому причесаться по-прежнему были шиты белыми нитками. Смешная, глупая Катя! Ее неестественно красный оттенок волос в последнее время все больше раздражал Романа. Однажды он спросил Анжелику, красила ли та когда-нибудь волосы. «Зачем? — удивилась Анжелика. — Мне кажется, у меня и так хороший цвет. Была мысль осветлиться, еще в вузе, но, кажется, лень стало. А сейчас вообще… У меня вон на работе все проститутки крашеные, да еще в какие-то нелепые красные тона. С них, что ли, мне пример брать?» Роман однажды, поджидая Анжелику в машине у бани, видел ее с тремя проститутками. Только у одной из них волосы были рыже-красные, медные, две других оказались блондинками. Но после Анжеликиных слов Роман с какой-то опаской посматривал на оперение своей жены. Смешная, нелепая Катя! Она, правда, так старалась соответствовать Роману, так из кожи вон лезла в последнее время, что ее можно было только пожалеть. Анжелика — совсем другое дело. Роман сам боялся, достаточно ли он соответствует Анжелике, ее голливудскому просто-таки шику, ее манере сидеть, двигаться, одеваться. Иногда она делала ему замечания: «не позвонишь, а позвонишь»; «не мешай ложечкой в чашке по кругу, это некрасиво, мешай к себе»; хотя вполне могла сама иногда вывернуть слово… сказать «образ мыслей», например… или, на взгляд Романа, излишне резко жестикулировать во время разговора в общественных местах. Но Анжелика, Анжелика… Что бы она ни делала, все было уместно. Она никогда не смущалась своим ошибкам, а предпочитала усугублять их. Она была слишком странной — и это больше, чем что-либо, притягивало к ней Романа. Она внезапно раздражалась и так же внезапно проникалась добрым расположением духа… Она начинала зевать («ой, извини!»), когда Роман брался рассказывать самые сокровенные свои мысли… а потом небрежненько так высказывала вслух другие его сокровенности, о которых он сам себе-то боялся сказать. Все это было так смешно и неважно, когда Роман пытался думать об этом с собой наедине, но что-то ведь заставляло его, вопреки данному самому себе обещанию, набирать ее номер и произносить в трубку нежным, взволнованным и почему-то виноватым голосом:

— Я очень хочу тебя увидеть. Я соскучился.

* * *

Осень потихоньку вступала в свои права. День ото дня становилось холоднее, и заниматься любовью в машине было уже не так уютно. Пока еще помогал климат-контроль, но его подержанных силенок уже не хватало. Иногда Рома снимал номер в какой-нибудь гостиничке — раз от раза они были все менее уютными. Анжелика уже не замечала этого, и матрасы, брошенные на пол в гостинице «Нева» (номер был одноместный, кровать одна, узкая, зато матрасов — два), были ей милее теплой родной постели. Она сидела на матрасе, скрестив ноги, довольная своим положением, и аппетитно ела полуостывший «Биг-Мак». Только что они разлепились с Ромой после скоротечного секса (еле успели войти в номер, раздевались торопливо, матрасы эти на пол кидали), и, утолив голод сексуальный, Анжелика торопливо жевала, забивая желудок, лениво думая о том, что надо бы предохраняться. От презервативов они давно отказались, а вот сегодня Рома — она так и не поняла — успел или не успел выйти из игры.

Анжелика не видела ни пыльной паутины по углам дешевого номера, ни полупроваленного пола… даже грязноватый кафель в ванной комнате и желтые пятна в раковине показались ей весьма сносными.

— Я люблю тебя, — сказал Рома. — Анжелика, я люблю тебя.

И это было для нее важнее всего.

— Что? — переспросила Анжелика будто бы удивленно.

— Я люблю тебя, — повторил Рома, и она подумала о том, что надо сказать что-нибудь хорошее в ответ. Что-нибудь, от чего наворачиваются слезы на глаза, как в хэппи-энде американской мелодрамки, и от чего хочется лететь, лететь взаправду, расправив настоящие, жесткие, мускули-стые крылья. Но ничего такого не приходило на ум — летящего, нежного.