Сказка без чудес - [100]

Тем более, в два часа ночи. Да ещё в дверь балкона квартиры, расположенной на четвёртом этаже старой «хрущёвки», где на протяжении последних сорока лет проживал бессменно отставной госслужащий Глеб Сергеевич Дымокуров.

Впрочем, относительно недавно, год назад, в его размеренном житие-бытие случился краткий период, основательно выбивший из колеи заслуженного пенсионера, ветерана чиновничьего труда.

История с неудачным наследством умершей якобы, а затем воскресшей таинственным образом тётушки, обретавшейся в антикварном имении в Заповедном бору, стоила ему расшатанных нервов, здоровья. А, главное, поколебала его железобетонную веру в раз и навсегда установленный миропорядок, в котором нет места всяческой чертовщине и чудесам.

Но время, как известно, лечит и более глубокие душевные раны. И теперь, год спустя, приключения те в значительной мере стёрлись из памяти Дымокурова, а жизнь вошла в привычное, рациональное русло.

И вот опять?!

Ну, скажите на милость, кто способен стучаться, причём довольно бесцеремонно и требовательно, в прикрытую на шпингалет от уличных шумов и ночной духоты дверь балкона на четвёртом этаже пятиэтажного дома?!

Глеб Сергеевич даже предположить боялся, кто бы это мог быть.

Ведь не жулик же, не грабитель, который предпочёл бы проникнуть в квартиру бесшумно, не предупреждая хозяина настойчивым стуком?

Однако, когда, облачённый в старомодную пижаму в бежево-коричневую полоску, заспанный, принялся дёргать заевший как назло шпингалет, Глеб Сергеевич уже наверняка знал, кто стоит по ту сторону двери.

Ну, конечно же, баба Ягода!

— Привет, племяш! — по-свойски поздоровалась она, перешагивая через порог, и волоча за собой подол тёмной застиранной юбки, невозмутимо, будто её визит в этот неурочный час сам собой, разумеется, прошлёпала босыми ногами мимо оторопевшего Дымокурова вглубь зала. — Я ступку свою там, на балконе оставила, — сообщила старушка. — Припарковалась тютелька в тютельку, заподлицо, в самую дырочку!

Отставной чиновник только крякнул с досады.

И потому, что за столько лет не удосужился, по примеру соседей, остеклить балкон, соорудив на нём лоджию. И потому, что не имел привычки, как многие, хранить на нём всякую рухлядь.

Что сделало бы невозможным парковку летающей бесшумно, как дельтаплан, ступы.

А вслух произнёс:

— Здрассьте, э-э… Ягода Митрофановна. Чем обязан?

Не удостоив его ответом, бабка прошлась по комнате, заглянула в приоткрытую дверь спальной, в прихожую, заметила удовлетворённо:

— А там, значится, у тебя кухня. И санузел совмещённый…

И, дёрнув для пробы рычажок на сливном бачке, который и до того барахлил, доломала его окончательно. Вода, излившись бурным потоком, побежала затем в унитаз непрерывной, нескончаемой струйкой.

Дымокуров только зубами скрежетнул. Это ж сколько водяной счётчик кубов намотает, пока этот агрегат починить руки дойдут!

— Да уж, хоромы у тебя не царские, — заключила старушка. — Ну ни чо! В тесноте, да не в обиде. — А потом повернулась к хозяину. — Один, стало быть, проживаешь?

— Увы, — развёл руками, будто чувствуя за собой какую-то вину, ответил Глеб Сергеевич.

Хотя, если признаться честно, одиночеством он вовсе не тяготился, и никакой своей ущербности по этому поводу не ощущал.

А потом, демонстрируя твёрдость и настойчивость, перешёл в наступление, не боясь показаться невежливым:

— Я спросил у вас, Ягода Митрофановна, с чем пожаловали? Полагаю, для такого… э-э… неурочного визита, у вас должны быть веские основания?

Не глядя на застывшего посреди зала с возмущённо поднятыми бровями племянника, бесшумно ступая по синтетическому паласу, бабка подошла к к укрытой стареньким, кое где проеденным молью пледом, тахте, опёрлась на неё обеими руками, надавила, заметив удовлетворённо:

— Мя-а-гонькая… — и, не оглядываясь на племянника, пояснила. — У тебя граммофон не работает.

— Граммофон? — изумился Дымокуров.

— Ну да, или как, бес её побери, эта штука на дверях подъезда, называется? Там ещё, если на кнопочку нажать, с жильцами по всему дому разговаривать можно…

— Домофон! — озарённо сообразил Глеб Сергеевич. — Домофон я на ночь выключаю. Чтобы всякие посторонние личности не беспокоили попусту. Нормальные-то люди, — многозначительно глянул он на Ягоду Митрофановну, — в ночную пору по гостям не ходят!

— Эт точно! — охотно согласилась старушка. И, продолжив осмотр жилища, притопнула босой ногой по паласу, а потом ладонью провела по узорчатому туркменскому ковру на стене, заключив: — Богато живёшь. Ишь, вся фатера в коврах. Одобряю!

Глеб Сергеевич только вздохнул в ответ яростно.

Коврами, по тогдашней, невзыскательной моде, лет сорок назад, стены квартиры увешала его жена. С тех пор они так и висели, как пылесборники — в зале, спальной, и за минувшие четыре десятилетия Дымокуров пару раз сподобился пройтись по прежнему свидетельству достатка советской семьи щёткой пылесоса.

— Так значит, домофон вас подвёл… — отставной чиновник не оставлял попыток вернуть разговор к цели ночного визита.

— Ну да, язви его, — согласилась баба Ягода, внимательно изучавшая безделушки на полках серванта — хрустальные вазочки, фужеры и рюмки, какие-то приблудные, дарёные в незапамятные времена фаянсовые статуэточки в виде балерин, рвущих залихватски меха гармонистов, собачек и белочек. — А Яков говорит: щас, дескать, замок электрический подломлю. У него и струмент подходящий всегда с собой. А потом решили, что негоже в чужом дому двери курочить…