Скажи смерти «Да» - [8]

Можно как угодно это называть — идиотизмом, помешательством, шизофренией, но это было, и, несмотря на имевшееся у меня раздвоение личности, — жила без тебя, а казалось, что с тобой, — вряд ли я шизофреничка, коли наслаждаюсь жизнью, езжу по магазинам, занимаюсь сексом с другим человеком, да еще и работаю вдобавок.

Так что можно как угодно это называть, но это было…

Вырываюсь из мыслей вопросом Юджина, лучшими словами, которые он мог произнести в этой ситуации:

— Может, расскажете мне, как вы познакомились, мисс Лански?

Я словно ждала этого вопроса. И с удовольствием начинаю рассказывать, неспешно, впервые думая о том, что Кореец ведь, наверное, многого не знал, хотя кое-что я ему рассказывала наверняка. Но я сейчас не боюсь повториться. И вновь рассказываю про выпускной вечер жениха, новоиспеченного лейтенанта МВД, на котором восемнадцатилетняя развратница Оля Сергеева чувствовала себя самой красивой и неотразимой, и танцевала канкан на сцене, и разозлилась на успевшего набраться женишка за то, что выглядит в пьяном виде жалко и убого и не в состоянии это понять. И как вливала в себя пьянящие пузырьки, спрятанные в бутылку кем-то хитроумным и безжалостным и теперь весело вырывающиеся из нее на волю, на радостях даря спасителю веселье и забвение. Как вливала в себя бокал за бокалом и как обнаружила в какой-то момент, что танцую с совершенно незнакомым мужчиной, который чувствует мое состояние, и оценивает меня высоко, и хочет меня, как, благодаря его желанию, я ощущаю себя самой-самой-самой, как потом занимаюсь с ним сексом на втором этаже ресторана, пустом и безлюдном, долго и страстно, и впервые за свой богатый пятилетний сексуальный опыт, в восемнадцать лет, испытываю оргазм и окончательно забываю обо всем. И как врываются потом наверх приятели жениха, человек десять, а мы, к счастью, уже одетые и приведшие себя в порядок. Как они обступают тебя, а ты им говоришь холодно: “Кончай базар, мусорки”, — и я вдруг понимаю, кто ты. Понимаю, замечая короткую стрижку, массивные браслет и цепочку, и не удивляюсь, увидев, как появляется пистолет из сумочки на запястье. И мусорки расступаются, забыв от ужаса о том, что внизу еще сотня их однокурсников, а ты, спрятав оружие, спокойно проходишь через весь зал и так же неторопливо на глазах у всех подходишь к большой черной машине, заводишь ее и уезжаешь, успев сунуть мне в руку визитку.

— Красавец Вадюха, — тянет Юджин свою коронную фразу, снова переходя на русский, и я не протестую, потому что по-английски так точно не скажешь, да к тому же мы о прошлом говорим, о его друге, и тут его право.

Я киваю, не в силах прервать себя, выкладывая, что безразличный к моим похождениям женишок на следующее утро впервые залез ко мне в сумку и с непривычной для столь безвольного существа яростью изорвал визитку на кусочки. Но я их склеила потом, хотя так и не решилась тебе звонить, подумав, что это для тебя давно забытый незначительный эпизод. Но ты появился сам — совершенно случайно, уже полгода спустя, приехал на частную киностудию, где я работала, в сопровождении Корейца и еще одного близкого человека, проверить, как выполнен твой заказ. И я, не знавшая, чей это заказ, но с таким рвением принимавшая участие в работе над рекламными роликами, сразу тебя узнала — а ты меня не заметил и уходил уже из комнаты, когда тебе вдруг показал на меня глазами давно раздевавший меня взглядом Кореец.

— И я красавец, — смеется мой собеседник, с чем не могу не согласиться, вспоминая дальше, как второго января ты приехал за мной в институт, как я с радостью изменила своему уже не женишку, а муженьку, которому до этого изменяла просто от тоски. Как мы встречались чуть ли не каждый день, как не хотелось от тебя уезжать и как ты неохотно со мной расставался, как я не верила, что могу представлять интерес для взрослого мужчины, президента крупной фирмы, работающей в шоу-бизнесе. Как тридцать первого января мы вышли из твоего дома, сели в твой “Мерседес” и ты мне сказал, что могла бы и остаться, собственно, а я спросила: “Насовсем?” — и ты ответил чуть удивленно: “А почему бы и нет?”

И далее, как по тексту, в подробностях, красках и деталях, — про конфликт с родителями, возмущенными уходом от мужа, с которым прожила всего три месяца. Про то, как в начале февраля появилась статья в газете, где говорилось о твоей причастности к убийству какого-то деятеля шоу-бизнеса и о том, что ты вообще преступный авторитет. Про почти полное прекращение отношений с мамой (которая прежде всего была женой генерала милиции, а уже потом мамой). Про то, как я увидела, какой может быть жизнь, про нашу любовь, про твое ранение — забывая уже о том, что многое из того, о чем говорю, Корейцу прекрасно известно.

— Вадюха ничего не чувствовал в тот день?

Задумываюсь, пожимаю плечами. Накануне ты что-то предчувствовал, когда в конце декабря мы возвращались после месячной поездки в Америку, и ты мне сказал, что твои банковские счета теперь наши общие — и тот, который предназначен на фильм, и другой, твой личный. Ты добавил, что про это говоришь просто так, на всякий случай, и, несмотря на всю эйфорию от поездки, мне эти слова совсем не понравились: было ощущение, словно в теплую комнату, где проходит праздник, вдруг кто-то впустил ледяной ветер, выстудив моментом счастье и радость. А тогда, второго января, не было никаких предчувствий — ты и охрану отпустил.