Скажи, что будешь помнить - [55]

Элль стиснула зубы, и вся ее поза выражает сдерживаемый гнев и неприступную гордость. Грубо, словно тряпичную куклу, он прижимает ее к себе, его руки скользят по ее телу, там, где их и быть не должно, и наконец, одна ладонь по-хозяйски располагается ниже талии.

В ушах у меня звенит, и Синтия, словно заслышав тревожный звон колокольчиков, раскидывает руки, удерживая меня на месте, и подносит к уху телефон.

– Где же, черт возьми, Эндрю? – шипит она. – Он же должен присматривать за Элль.

Девушка на ярмарке врезала бы наглецу между ног, и я ловлю себя на том, что желаю этого, потому что в противном случае мне так или иначе придется вмешаться.

– Эндрю, – повторяет Синтия. – Где он?

Эндрю – тот придурок, которого Элль отшила на ярмарке и который, как предполагается, должен находиться рядом с ней на всех публичных мероприятиях. Да, она немало мне о нем рассказала, да я и сам видел его недавно. Парня больше интересует бутылка, чем подопечная. Злость, долго контролировавшая меня до программы, снова поднимает свою уродливую голову.

– Синтия, у вас десять секунд.

Она отводит телефон:

– Тебе нельзя вмешиваться.

– Пять.

– Эндрю уже идет.

– Три.

– Подойдешь к ним – и все наши успехи в реализации программы пойдут насмарку.

– Одна.

– Вмешаешься и сам же себя погубишь. Губернатор простил тебе щенка, но не простит оскорбления одного из самых влиятельных политиков. Не забывай, у тебя испытательный срок, и если устроишь здесь сцену, это отрицательно скажется на твоем будущем. Понятно объяснила?

Я делаю шаг вперед, и тут к Элль подходит Эндрю. Кланяется ей, словно дело происходит в каком-то замке лет сто назад, и с улыбкой и смешком разбивает пару. Она с видимым облегчением принимает его предложение, и моя ревность превращается в новое чудовище.

Я – ее герой, а не этот ублюдок.

Они танцуют, а я утешаюсь тем, что его рука там, где и положено быть, что он не прижимается к Элль, и, вообще, его больше интересуют окружающие, а не она.

Напряжение не ушло, мышцы на грани разрыва, я готов рвать и метать, а ведь такая реакция свойственна той моей половине, которую я, казалось, оставил в лесу. Сжимаю переносицу и дышу. Надо вылезти из этого костюма, вдохнуть свежего воздуха, вдохнуть свободы.

– С тебя сегодня хватит, – говорит Синтия. – Возвращайся, пожалуй, в свою комнату.

Потребности в уголовнике больше нет, и ему приказано вернуться в клетку. И я, словно зверь на цепи, подчиняюсь.

Эллисон

Сердце замирает, дыхание теснится в груди. Дрикс ушел. Не знаю, почему, но мне становится грустно.

Песня кончается. Эндрю отпускает меня, и мы вежливо аплодируем джаз-бэнду. Сильный и терпкий душок одеколона Терри Кларка гонит на поиски другого аромата, более приятного. Здесь пахнет пролитым шампанским, тут – беконом в закуске, а там сохранился след Дрикса; после проведенных вместе часов я долго носила его запах с собой.

Главное – сохранять серьезное выражение лица, а для этого нужно контролировать мятущиеся мысли, потому что впереди еще ждут разговоры с гостями. Снова улыбки, рукопожатия, объятия. Меня бросает в дрожь при мысли о прикосновениях еще одного мужчины. Глаза Терри Кларка, его слова и руки не дают покоя, вызывая тошнотворное кружение в животе.

Терри Кларк. Разговор с ним был адом, танец – испытанием хуже смерти, но я так и не придумала, как отказать, не обидев, а он не тот человек, которого можно обидеть. Более того, Терри Кларк значится в особом списке людей, в компании которых мне строго запрещено открывать рот.

В отчаянии от такого рода сценария я и позвонила Генри несколько месяцев назад. Случается такое нечасто, но случается. Родителям нужно совершенство, и я буду совершенством и заслужу их одобрение. Я должна убедить их позволить мне заняться программированием в наступающем году. Я заработаю стажировку. Но кто же знал, что совершенство означает продажу частички души.

– У тебя бледный вид, – говорит Эндрю. – Давай-ка выйдем на несколько минут. Устрой себе перерыв.

Он выставляет локоть, и я беру его под руку.

– Потерпи еще немножко. Сейчас я тебя выведу. Держись.

Игра. Притворство. Это важно. Важнее, чем слезы, которые я не могу себе позволить, потому злюсь. Важнее ощущения, что мной попользовались, из-за чего я хочу сейчас только одного: принять горячий душ, очиститься от грязи. Важнее всего этого собрания, всех этих людей, которые наблюдали за происходящим и ничего не сделали, потому что у Терри Кларка много денег, он влиятелен, и они с моим отцом часто сталкиваются, потому что папа – человек независимый.

Эндрю ведет меня через дверь с табличкой «Проход закрыт», которой пользуются обычно официанты и официантки. Мы идем к выходу по длинному коридору. Каблуки стучат по бетону разгрузочной площадки, прохлада сменяется влажной духотой жаркого, темного вечера. Я отпускаю Эндрю и хватаю воздух ртом, как вытащенная из воды рыба.

Тру ладонями руки. Скребу ногтями. Будто так можно избавиться от памяти о прикосновениях Терри Кларка, когда он словно бы случайно задел мою грудь и ущипнул сзади, прежде чем оставить меня с Эндрю.

«Ты так выросла, Эллисон. Женщина. Держу пари, многие мужчины обращают внимание на тебя. И опыт у тебя наверняка уже есть. Твой отец очень ловко тобой пользуется».