Сказать по правде - [67]

Я понимаю, что обидела ее вчера, но несмотря на раскаяние, ощущаю новый поток обиды. Почему я должна извиняться первой? Она тоже меня задела.

Перед кабинетом литературы, отставая от нее на несколько шагов, я слышу, как слева кто-то преувеличенно громко чмокает. Это, несомненно, предназначается мне. Я готова пропустить это мимо ушей, как все остальные сегодняшние шутки, касающиеся Брендана, – но на этот раз вижу, как Эль пренебрежительно усмехается.

Это последняя капля. Больше я не позволю ей меня игнорировать.

– Что-что? – говорю я, догоняя ее в дверях, пока все проходят к своим партам, раскладывают вещи и читают план урока. – Ты что-то хочешь мне сказать?

Она окидывает меня холодным взглядом и безразлично пожимает плечами.

– Ничего.

Я преграждаю ей дорогу.

– Раньше ты никогда не скрывала своего мнения. Зачем теперь начинать?

Сердце у меня стучит так, что становится больно. Я знаю: что бы она ни сказала в ответ, будет неприятно. Но это лучше, чем ничего. Это докажет, что я ей небезразлична.

– Ладно, – натянуто говорит она, понизив голос, чтобы нас не подслушали. – Будь по-твоему. Я считаю то, что ты вчера сделала, отвратительным. Я помню, что Би-Би был в твоем списке, и мне мерзко думать, что ты решила использовать свое тело для достижения этой цели. Два месяца назад ты даже от свиданий отказывалась. И смотри, как далеко продвинулась с тех пор.

Несмотря на то, что мы поссорились, я не предполагала, что Эль способна так обо мне думать. Я замираю в дверях, и этого оказывается достаточно, чтобы с одним последним испепеляющим взглядом она прошла в класс.

Взяв себя в руки, я иду следом. Последнее слово за ней не останется.

Но прежде чем я успеваю ответить, раздается звонок, останавливая меня на полпути к Эль. Стиснув зубы, я отступаю на свое место, пока Ковальски выходит к доске.

– Я хочу обсудить финал пьесы, – говорит она. – А именно, финальный монолог Катарины. Полагаю, что у многих из вас эта речь вызвала бурные чувства, – ее взгляд падает на Эль, – и ради разнообразия я предлагаю вам разбиться на пары и обсудить свои мысли, прежде чем вернуться к общей беседе.

Я вскидываю руку, не дожидаясь, пока Ковальски меня вызовет.

– Мы с Эль хотим быть партнерами, – без колебаний говорю я, краем глаза замечая, как Эль поднимает брови.

– Ладно, Кэмерон, – удивленно говорит Ковальски. – Остальные могут выбрать себе партнера, не информируя весь класс.

Раздаются смешки, но я не забочусь о том, чтобы устыдиться. Идеально. Эль либо слишком растеряна, чтобы протестовать, либо не хочет объясняться с Ковальски.

Я собираю вещи и перебираюсь на соседнюю от нее парту. Она упорно не поворачивает ко мне напряженного и яростного лица. Не отступая, я смотрю прямо на нее, доставая свой том «Укрощения строптивой».

Я собираюсь заговорить, но Эль меня опережает.

– Анна, – окликает она, – нас нечетное количество в классе. Иди работать с нами!

Я моргаю и оборачиваюсь к Анне Льюис, которая стоит в одиночестве у доски, пока все остальные расходятся по парам. И не могу не заметить, что Пейдж и Эндрю сидят вместе в уголке.

Анна присоединяется к нам; очевидно, она понимает, что вляпалась во что-то неприятное, но не хочет навлекать на себя гнев Эль отказом.

– Ну, вот, – говорит она высоким голосом, явно торопясь начать дискуссию. – Мне кажется, финальная речь Катарины – это полный ужас. Она говорит, что муж – твой правитель, как король, и ты должна посвятить всю жизнь тому, чтобы… – она листает книгу в поисках строчки, – «склонять голову к ногам мужа».

– Только представь, – немедленно говорит Эль приглушенным голосом, – чтобы женщина шла на такое унижение, лишь бы угодить парню.

Я прикусываю язык. Эль не понимает, о чем говорит. То, что я сделала с Бренданом, – с Бренданом, а не для Брендана, – не имело ничего общего с унижением.

Я зарываюсь в книгу. Сосредоточиться на словах – единственный способ пережить урок без скандала. Нельзя сказать, что Анна не права. Финальный монолог чудовищен. «Смотреть на вашу глупость стыдно мне, – перечитываю я. – Воюете? Молили бы о мире!» Я кривлюсь.

– Ага, – быстро отвечает Анна, явно стремясь не отходить от Шекспира. – Только я не понимаю, почему Катарина совсем отказывается от себя. Ну ведь Петруччио не так уж хорош. Честно говоря, он тот еще гад.

– Потому что он над ней измывается и лишает сна! – Яростный взгляд Эль впивается в Анну, которая заметно вздрагивает. – Он ее запугивает, и она начинает слушаться.

«И злая женщина в сердцах – источник мутный, нечистый, тинистый и неприглядный». Я продолжаю читать, и пульс учащается от гнева.

Не знаю, то ли от потребности противоречить Эль, то ли еще почему, но у меня вырывается резкое: «Нет». Эль переводит на меня ядовитый взгляд.

Я продолжаю:

– Нет. Дело не только в том, что Петруччио запугал Катарину. Эта речь кажется тебе словами запуганной женщины? Возможно, все и началось с физического насилия, но со временем Петруччио больше не нужно было запугивать ее. Потому что он заставил ее запугивать саму себя. Внушил ей веру в то, что альтернативы беспомощности и послушанию не существует. – Я указываю на строки, которые читала. «Теперь я вижу, что оружье наше – соломинка, что слабы мы безмерно». – Ее научили, что с ней так обращаются, потому что так устроен мир и ничего нельзя сделать, чтобы это изменить.