Скандал у озера - [162]

Жасент не решалась больше задавать вопросов, Сидони – тем более. Они выполняли указания Матильды и делали это так усердно, что звучание имени Анатали вскружило им головы. Внезапно они увидели, как Матильда начала дрожать и прикрывать лицо руками.

– Ничего, я не вижу больше ничего. Все смешивается. Позже, когда я останусь одна, я попробую еще раз погадать. Я устала.

– Мы оставим тебя, – сказала Жасент.

Однако интуиция подсказывала ей, что ее пожилая подруга скрывала от них что-то важное. Сидони едва слышно попрощалась и вышла первой, с облегчением глядя на ясное небо, на фоне которого вырисовывался церковный колокол. Она прошла своим легким шагом те несколько метров, которые отделяли ее от входа в храм.

Жасент в это время умоляла Матильду:

– Я не приведу больше сестру, но скажи мне, что произошло. Я готова услышать худшее. Если у тебя плохое предчувствие, я предпочитаю знать об этом.

– Ты выдумываешь, детка. Возьми меня за руки! Они ледяные, не так ли? Я очень хотела найти выход и ответить на твои вопросы, но злоупотребила своими силами. Мне нужно ненадолго прилечь, чтобы согреться. Через час господин кюре будет ждать меня с супом. И больше не приводи ко мне Сидони, мы друг другу не нравимся. Такое отношение вызывает разрушительные волны.

Роберваль, кладбище, пятница, 15 июня, 1928

Эльфин и Валлас Ганье поддерживали свою кузину: ноги Фелиции подкашивались от пронимавшей ее нервной дрожи. Под холмиком земли, насыпанным над гробом из ели, этим туманным утром Фелиция похоронила свои мечты о великой любви и семь лет супружеской жизни. Ненависть, поселившаяся в ее сердце, уничтожила всякое сострадание, всякую способность прощать.

– Вернемся домой, – предложил Люсьен Ганье. – Ты не стоишь на ногах, Фелиция.

Молодая вдова в жемчужно-сером костюме и в покрывающей ее светлые волосы черной шляпке с вуалеткой согласно кивнула головой.

– Иду, дядя, – прошептала она, пугающе бледная. – В похоронном бюро я заказала каменную стелу. Валлас, ты проследишь за тем, чтобы ее доставили и установили? Там будут только имена и даты, больше ничего.

– Хорошо, я этим займусь, – заверил кузен. – Я принесу на могилу белые цветы. Ребенок имеет на это право.

Кладбище было безлюдным. Даже могильщик поспешил уйти, сославшись на обеденный перерыв.

– Ребенок – да, конечно, – вздохнула Фелиция – женщина потребовала, чтобы ее мертворожденного сына похоронили в гробу Теодора.

Держась за руку Эльфин, она бросила на могилу прощальный взгляд.

– Я хотела бы уже оказаться в Шикутими, – прошептала Фелиция на ухо кузине. – Родители так вежливо говорили со мной по телефону. Ты не передумала, Эльфин? Ты поедешь со мной?

– Я обещала тебе. Я привязалась к Уилфреду, моему самому очаровательному племяннику.

– Осенью папа планирует поездку в Нью-Йорк. Мы возьмем и тебя.

Черты Эльфин прояснились. Ничто не могло ее обрадовать сильнее. Образ Пьера Дебьена стирался из ее памяти, и любовь к нему постепенно отпускала ее сердце. «Пусть женится на своей Жасент, и пусть они будут несчастны!» – мысленно съязвила она.

В этот момент Фелиция, будучи на грани нервного срыва, разразилась рыданиями. Тело ее содрогалось. Люсьен и Валлас поспешили поддержать женщину. Им пришлось почти что нести ее до машины. Желая присутствовать на похоронах, вдова ослушалась рекомендаций доктора Гослена, который находил ее еще слишком слабой. Часы, последовавшие за родами, были очень тягостными. Лежа в постели, мертвенно-бледная Фелиция бессильно причитала:

– Мужчина, которого я любила, стал убийцей. Он убил свою любовницу – «банальное преступление», как пишут газеты. Но он убил еще двоих детей: ребенка этой девки и нашего сына. Если бы у него хватило смелости не совершать над собой этого чудовищного поступка, я родила бы красивого здорового малыша. Наш брак был запятнан ложью и изменой. Орудием моего наказания Бог избрал ребенка, потому что я поклялась в верности подлому человеку, которого в первую очередь интересовали мои деньги. Я догадывалась об этом, однако закрывала на это глаза.

Члены семьи сменяли друг друга у ее постели, в первую очередь из-за риска послеродовой инфекции, но также для того, чтобы убедить вдову в том, что доктор Мюррей любил ее. Эльфин справлялась с этой непростой задачей лучше остальных – ее кузина болезненно воспринимала нравоучительные речи Люсьена о будто бы столь распространенном мужском непостоянстве или же медицинские теории доктора Гослена. Он считал, что ребенка, обвитого пуповиной, неизбежно ждала бы смерть, вне зависимости от обстоятельств.

Эльфин не обманывала кузину. Она произнесла слова, которые смогли унять ее боль:

– Фелиция, я часто наблюдала за вами, тобой и твоим супругом, начиная со дня вашей свадьбы и до последнего ужина, который состоялся в этом доме. Он питал к тебе уважение; ты представляла для него совершенную женщину, а твое прекрасное воспитание побуждало и его блистать в светских кругах. В день, когда крестили Уилфреда, я помню, что перед церемонией он поцеловал тебя в губы. Ты отдала ему все, в этом ты права. И любовь, в которой он тебе клялся, была искренним чувством, а не желанием обладать тобой и твоим состоянием. Если бы Эмма Клутье не встала у вас на пути, Теодор никогда, слышишь меня, никогда бы тебе не изменил. Эта девушка была вертихвосткой, я догадалась об этом по тому, как о ней говорил Пьер. Я думаю, на земле есть создания, цель которых – посеять несчастье и распутство, все разрушить. Такие, как Эмма Клутье! И ее сестра Жасент не лучше.