Сияние «жеможаха» - [60]

Алиенора без конца рассказывала сказки. Рядом с ней мальчики превращались в богатырей – Зигфрида, Кухулина, Муромца, Поповича, Лемминкяйнена, Ильмаринена. Алексей Ильич выпросил у Богдановского потрёпанный «Пантеон литературы» с переводом карельских рун и претендовал на роль Вяйнямёйнена. За домом у реки был овраг, там жил домовой, он помогал Савиным делать фанеру, печь пироги, учить уроки. Немка называла его Красный Колпачок. Англичанка авторитетно шипела, что это «брауни». Алиенора трубила в альпийский рожок, особым образом раскладывала костёр, лепила снеговиков, водила детей на прогулку в любой дождь, в любой мороз. Она научила мальчиков предупредительному свисту, который, по её словам, использовали древние воины-гельветы. Серёжа и Алёша свистели, когда приближалась ненавистная Джоновна. С Алиенорой всегда было весело и интересно. Юные Савины её обожали.

Также немку любил Акулька Дура, подросток, племянник стекольщика. Этот стекольщик, плешивый мрачный тип с крючковатым носом и жидкой бородой вставлял и выставлял Савиным зимние рамы, чинил батенькины окна ар-нуво. Дети были уверены, что это злой джинн, который вылезает из «Легенд и сказок Востока», отпечатанных в типографии Сытина. Никто не знал, почему стекольщик зовёт племянника Акулька Дура. Он заставлял его собирать на болоте мох для конопатки, мять замазку, уплотнять и шпаклевать щели, часто был им недоволен и бил по голове. Во время битья Акулька падал на пол, катался и визжал. Он был сиротой, его никто не защищал от злого дядьки. Однажды немка увидела, как джинн колотит бедного Акульку. Она так страшно закричала, что все вздрогнули, а старший Савин прервал послеобеденный богатырский сон. Джинн испугался, сгорбился, с проклятиями убрался в свою книжку. Тогда в солнечном сплетении и чреслах Акульки, который никогда никого не любил, возникло странное чувство признательности, восхищения и желания, чтобы продолжали так жалеть и защищать всю жизнь.

У стекольщика был сын Кондратий, который занимался обработкой дерева, Богдановский его не любил и называл «месье эбенист». Эбениста Кондратия наняли учить мальчиков столярному делу: шестилетний Алёша строгал из додонского дуба Арго, Серёжа работал над мечом Грааля, который надо было сломать, а потом, превратившись в сэра Персиваля, аккуратно склеить – обязательно так, чтобы осталась трещина.

Алексей Ильич женился на Жуле. Они отправились в свадебное путешествие, купались в бирюзовом море, ели рубец в томате и воздушный десерт. Из Рима со станции привезли телегу антиквариата, в том числе мешочек старинных крестиков, выполненных в технике смальти филати, – на каждом крестике были цветочки из крошечных кусочков смальты. Все Савины носили эти разноцветные крестики, завели такую моду в новгородской.

Дети выросли. Алёша стал врачом, плавал на госпитальном судне «Портюгаль», собирал и лечил раненых, в ресторанном зале парохода пил кизлярку и предавался мечтам об одной молоденькой сестре милосердия. В марте 1916 года ясным солнечным утром немецкая подводная лодка, не заметив красного креста на борту, пустила ко дну «Портюгаль». Алексей Алексеевич Савин погиб, отдав свой спасательный пояс перепуганной горничной.

Серёжа, Сергей Алексеевич, продолжил дело отца, торговал фанерой, женился, родил двух мальчиков – снова Серёжу и Алёшу, которых сдал на воспитание Алиеноре и ненавистной Джоновне, построил на берегу Полы нарядную церковку с золотой луковкой и тёмными иконами. Там служил отец Пахомий.

Наталья Алексеевна Савина выросла высокой, полной красавицей с лёгкой походкой и лёгким смехом, за ней ухаживали самые блестящие мужчины, какая там фанера – банкир Купсик, специалист по паровым котлам инженер Пфуфф. Но Наталья Алексеевна отдала предпочтение романтическому кандидату богословия Гришеньке Головину, который нежно брал её за ручку и цитировал поэта:

Я пророчу, – это между нами, —

Что гулять вы будете по саду

И впивать и носом, и глазами

Майской ночи светлую отраду[15].

В церкви на берегу Полы Наталья Алексеевна обвенчалась с богословом. Это было в «дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся поработить нашу Родину, в дни внутренних народных волнений». Молодой иеродьякон Фомушка, тощенький, блаженненький, с длинными сальными кудрями, подтягивал Пахомию про плодовитую лозу и масличные новонасаждения, возжигал кадило, старательно бил в колокол. Спускаясь с колокольни, поскользнулся на покрытых птичьим помётом ступенях, с грохотом съехал вниз. Потом неделю ходил со вздохами и причитаниями, задирал рясу и показывал соболезнующим чёрный синяк на боку.

Гришенька был бессребреник, не имел крыши над головой и жил «пока» у супруги, в усадьбе Савиных. 5 марта 1917 года богослов мял «Волховский листок» с отречением царя. Его жена утирала слёзы. В сентябре 1918-го Наталья Алексеевна родила Колю. Схватки начались вечером, ночью отец Пахомий открыл царские врата, сонный Фомушка, спотыкаясь, обошёл дом с иконой. Туманным утром раздался первый Колин крик. Алексей Ильич Савин тут же выбежал на берег, скинул халат, обнажив волосатое брюхо, превратившись в лесное божество, бросился в Полу, плавал кругами и кричал: «Ура!» Алиенора вывесила за окно грюйерское знамя с цаплей и протрубила победную песню гельветов. Ненавистная Джоновна недовольно гримасничала в окне, обрамлённом плющом. После плотного обеда с водкой, наливками, настойками старый Савин играл на гитаре, Жуля пела. Через несколько дней младенчика крестили, он лежал нарядный в беленькой рубашке, с модным итальянским крестиком, запелёнатый в цыганский платок. Мальчик стремился к свободе и ёрзал до тех пор, пока ручки не вылезали из платка. Серёжа и Алеша по очереди тихонечко качали двоюродного братца Коленьку, чмокали в нос.