Сияние «жеможаха» - [58]

Гувернантка любила поэзию, в чемодане привезла в новгородскую Гёте, Шиллера, тазик для подмывания в виде голубка, красное знамя с белой цаплей и альпийский рожок. Она приехала к Савиным из Швейцарии, но называли её немкой. Овдовев, фанерный промышленник Савин выписал своим детям «немку», «француженку» и «англичанку». Алиенора Карловна спустилась с грюйерских вершин, она говорила и думала по-французски и по-немецки, «француженка» оказалась итальянкой Жулей, Джульеттой Марчелловной, то есть Маркеловной, а вот англичанка была настоящей – сухопарой, спартанской, строгой Марьей Джоновной, на Ивановну она не согласилась.

Немка молилась, ела, потом немного болтала с Платоном Егоровичем, потом делала свои упражнения, взмахивая тремя тонкими конечностями, становясь похожей на изящную болотную птицу.

Разместившийся в усадьбе госпиталь состоял из двух шестнадцатилетних санитарок и четырёх раненых солдат. Сначала раненых было семь, они лежали в телегах, мёрзли и задерживали отступление ударного лыжного батальона в район сосредоточения с целью довооружения. Комбат Зайцев дал приказ Надьке и Верке везти раненых в деревню. До неё было двадцать километров, вечерело, Мираж и Сивка брели бы до Полы всю ночь. Санитарки сказали Зайцеву, что при таком положении дел все умрут. Комбат пообещал прислать Захара Ивановича, встал на лыжи, мощно оттолкнулся палками и нырнул под еловые ветки. Мороз крепчал, мутное солнце скрылось, падали редкие снежинки. Пока санитарки ждали Захара Ивановича, скончался тяжело раненый боец. Петя Смирнов с раздробленной плечевой костью в бреду диктовал письмо своей маме. «Наденька, пишешь?» – «Пишу, Петенька, пишу!» – отзывалась санитарка. Задыхаясь от напряжения, она с Веркой растирала раненым окоченевшие ноги. «Вчера был хороший куриный бульон, но голова не может сама идти… Пишешь, Наденька?» – «Пишу!»

Наконец послышалось спасительное бурчание, сгустившиеся сумерки пробил бодрый свет фар. К телегам подъехал грузовик, из кабины выпрыгнул высокий сильный боец. «Захар Иванович! Один уже умер, надо скорее ехать!» – «Здравия желаю! Вот вам Захар Иванович!» – боец хлопнул по борту старенького ЗИСа, вытащил лыжи, ловко застегнул крепление. – «Торопитесь! Желаю успеха!» – боец присел, подпрыгнул и исчез. Девушки заглянули в затянутый брезентом кузов – там никого не было. Поднялась метель.

Подвели телеги к кузову, залезли в кузов, с телег перетаскивали раненых, сержант Галиулин Бары Хайреевич очнулся и закричал от боли.

– Петенька, ты знаешь, как завести грузовик?

– Крути кривой.

– Петенька, сосредоточься! Как завести грузовик?

– Крути кривой.

Сосредоточился сержант Галиулин. Под его руководством санитарки за десять минут изучили автомобильное дело, крутанули кривой стартёр и ЗИС, Захар Иванович в народе, медленно, но верно поехал по заносимой снегом дороге. За ним потрюхали распряжённые кони.

Обитатели усадьбы Савиных уже отходили ко сну, когда в запертые двери замолотили кулаки санитарок. Девушки были настолько измучены, что даже не удивились, когда им открыл человек без лица. Букашкин мобилизовал на спасательные работы нескольких старух и стариков. Четырёх живых бойцов перенесли в тепло, двух, не успевших еще остыть, но безнадёжно умерших, оставили возле крыльца. Старухи помогли снять с раненых грязную одежду, жуя губами, пошаркали в помывочную, чтобы заняться стиркой.

Алиенора Карловна с волнением прислушивалась к возне, стукам, стонам на первом этаже. Чтобы позвать Букашкина, затрубила в альпийский рожок. В своём прекрасном детстве, проведённом в горах, она научилась отлично играть на рожке – не только мелодии любимых народных песен, но и старинные военные, охотничьи и пастушьи сигналы. Лучше всего ей удавался сигнал тревоги, юные Савины его обожали: «Алиенора Карловна, сделайте аларм!» Немка делала аларм, когда надо было собираться на прогулку, или учить уроки, или опять сердилась Марья Джоновна. Звонкий голос рожка доносился до самого Грязево.

Детей давно уже не было, теперь аларм предназначался Букашкину, немка трубила, калека бросал свои дела и романтически спешил к ней на помощь.

Платон Егорович в общих чертах обрисовал сложившуюся ситуацию. Подруга послала вниз две кофты и старую, но тёплую лису. После перевязки санитарки пошли к Алиеноре. Они сидели около её кровати, больная гладила им руки, улыбалась и повторяла: «Вот так, мои дорогие девочки». Звук [ч] говорил о том, что эта женщина когда-то была нерусской.

– Какое у вас красивое имя, Алиенора Карловна.

– Это французское имя. Это имя женщины, в которую был влюблён мой отец, Карл Рарон. Он был учителем. Учил ребят истории и географии. Он был увлечён красавицей, которую никогда не видел, потому что она жила много веков назад. Королева Алиенора. Вы знаете, что она надела рыцарские латы и пошла со своим мужем, королём, в крестовый поход? На ней было много грехов. Она стремилась к власти и ссорила людей. Из-за неё враждовали народы. Мой отец назвал меня Алиенорой, чтобы я искупила её грехи.

Старуха откинулась на подушку и улыбалась, глядя сквозь потолок. Санитарки прислушивались к тишине – все ли раненые спят? Над Алиенорой качался в гамаке паук. С мяуканьем запрыгнул на кровать чернющий Барсик, заурчал, стал тыкать мощной башкой в подбородок больной хозяйки.