Сияние снегов - [40]

точней, отверстия в иголке.

Зачем мне дан был дар певучий

и светопламенные муки,

когда повсюду мрак паучий

и музы, мрущие, как мухи?

Неужто ж так мы неумелы

в своих стараньях многосильных,

что есть у нас миллионеры,

но нет товара в магазинах?

Над нами, нищими у храма,

как от зачумленных отпрянув,

смеется сытая реклама

с глумящихся телеэкранов.

О дух словесности российской,

ужель навеки отмерцал ты?

А ты погнись-ка, попросись-ка:

авось уважат коммерсанты.

Тому ж, кто с детства пишет вирши

и для кого они бесценны,

ох как не впрок все ваши биржи,

и брокеры, и бизнесмены!

Но пусть вся жизнь одни утраты –

душе житьем не налякаться,

с меня ж – теши хоть до нутра ты –

не вытешешь американца!

Да знаю, знаю, что не выйти

нам из процесса мирового,

но так и хочется завыти,

сглотнувши матерное слово.

3

Среди родного бездорожья,

как от голгофского креста,

на нас ниспала кара Божья –

национальная вражда.

В дарах вседневных не скудея,

равняя всех одним концом,

несть эллина ни иудея

пред человечества Отцом.

Мне каждой ночью лица снятся,

что красят вечности простор.

Я в чарах их не вижу наций,

но чаю братьев и сестер.

Мы пили плеск одной криницы,

вздымали хлеб одних полей, –

кто б думать мог, что украинцы

возненавидят москалей!

Но, как слепцы б нас ни разнили,

в той розни выплывет не раз,

что лучшими людьми России

из рабства вызволен Тарас.

Кого судьба с другими месит,

кто в общем нищенстве возрос,

тому и в голову не влезет

решать этнический вопрос.

Когда ко мне, как жар, нагая,

ты льнешь, ласкаясь и любя,

я разве думаю, какая

национальность у тебя?

Душа, свергая в перегрузках

шовинистический дурман,

болит за молдаван и русских,

азербайджанцев и армян.

Откуда ж пагуба такая

на землю тысячи племен?

Какому бесу потакая,

друг друга губим и клянем?

4

Всю жизнь страшась кровопролитий,

крещен тюрьмою да сумой,

я связан тысячами нитей

с простонародною судьбой.

Душе не свойственно теряться,

когда на ней судьбы чекан.

В России бунта и тиранства

я дух склонял к бунтовщикам.

Под старость не переродишься,

я сам себя не сочинил:

мне ближе Герцен и Радищев,

чем Петр Аркадьевич иным.

Еще не спала чешуя с нас,

но, всем соблазнам вопреки,

поэзия и буржуазность –

принципиальные враги.

Я ж в недрах всякого режима

над теми теплю ореол,

кто вкалывал как одержимый

и ни хрена не приобрел.

Как мученики перед казнью,

нагие, как сама душа,

стихи обходят с неприязнью

барышника и торгаша.

Корыстолюбец небу гадок.

Гори, сияй, моя звезда!

В России бедных и богатых

я с бедняками навсегда.

1991

Сонеты

Воскресный день

В воскресный день с весельем невезенье –

оно давно у нас отменено.

Наводит телик панику на семьи,

приелась вдрызг эротика в кино –

и, как всегда, все к водке сведено,

и уж нельзя взирать без омерзенья,

как мы проводим наши воскресенья.

Да сам-то я хоть чем-нибудь иной?

К чужим страну бездумчиво ревную.

Пойду вздремну, потом пойду в пивную.

Там воздух сиз от дыма и кощунств.

Грохочет рок. Ругают демократов.

Взял кружку впрок, печаль в нее упрятав,

и на пропащих девочек кошусь.

Письмо из Америки

Ты мне призывных писем не пиши

в заморский рай земного изобилья:

с моей тоски там как бы не запил я,

там нет ни в чем ни духа, ни души.

Мне лучше жить в отеческой глуши,

где каждый день вдыхаю Божью пыль я,

где степь ковылья да рысца кобылья,

где ляг в траву и дальше не спеши.

Я не сужу, я знаю, почему ты

оставил землю бедности и смуты,

где небу внемлют Пушкин и Толстой,

и проку нет с предавшим пререкаться.

Стихи – не довод для американца.

Я обойдусь любовью и тоской.

Всё не так

С тех пор как мы от царства отказались,

а до свободы разум не дорос,

взамен мечты царят корысть и зависть

и воздух ждет кровопролитных гроз.

Уже убийству есть цена и спрос.

Не духу мы, а брюху обязались

и в нищете тоскуем, обазарясь,

что ни одной надежды не сбылось.

Какой же строй мы будущему прочим,

где ходу нет крестьянам и рабочим,

где правит вор, чему барышник рад?

Но, коль уж чтец страстей новозаветных

на стороне богатых, а не бедных,

тогда какой он к черту демократ?

Село

На кой мне ляд проваливаться в ад?

Бродить по раю, грешный, не желаю.

Зато в селе всему, что помню, рад:

дымку печей, кудахтанью и лаю,

шатрам стогов и шаткому сараю,

где дышит хмель и ласточки шалят.

Страды крестьянской праведность и лад

в крови храню и совесть с ней сверяю.

До зорьки встать, быть к полдню молодцом,

разлечься на ночь к воздуху лицом,

охапку снов поклавши в изголовье.

Нет, сельский дух и в храме не изъян:

и красота корнями из крестьян,

ей и дерьмо коровье на здоровье.

Снег

А ну, любовь, давай в оконце глянем –

в душе разор, а в мире красота.

Что за зима, как будто в детстве раннем,

трескучим светом пышно разлита!

Белым-бело, а зорька золота.

И год пройдет, а в город не нагрянем,

к щеке щека прильнув к искристым граням,

не для людей отливы изо льда.

А Бог дохнет – и с неба хлынут хлопья

и белизну сияньем обновят.

Нет, Божий мир ни в чем не виноват.

Он бел и свеж до неправдоподобья.

Бездарна жизнь, но в двух вещах мудра:

есть огнь и снег, все прочее – мура.

Смута на Руси

Толкуют сны – и как не верить сну-то?

Хоть все потьмы слезой измороси.

Услышу: «Русь», а сердце чует: «смута»,

и в мире знают: смута на Руси.

А мы-то в ней как в речке караси.

А всей-то жизни час или минута.