Сияние снегов - [42]

А я живу на Украине

Извечен желтизны и сини –

земли и неба договор…

А я живу на Украине

с рождения и до сих пор.

От материнского начала

светила мне ее заря,

и нас война лишь разлучала

да северные лагеря.

В ее хлебах и кукурузке

мальчишкой, прячась ото всех,

я стих выплакивал по-русски,

не полагаясь на успех.

В свой дух вобрав ее природу,

ее простор, ее покой,

я о себе не думал сроду,

национальности какой,

но чуял в сумерках и молньях,

в переполохе воробьев

у двух народов разномовных

одну печаль, одну любовь.

У тех и тех – одни святыни,

один Христос, одна душа, –

и я живу на Украине,

двойным причастием дыша…

Иной из сытых и одетых,

дав самостийности обет,

меж тем давно спровадил деток

в чужую даль от здешних бед.

Приедет на день, сучий сыне,

и разглагольствует о ней…

А я живу на Украине,

на милой родине моей.

Я, как иные патриоты,

петляя в мыслях наобум,

не доводил ее до рвоты

речами льстивыми с трибун.

Я, как другие, не старался

любить ее издалека,

не жив ни часа без Тараса,

Сковороды, Кармелюка.

Но сердцу памятно и свято,

как на последние рубли

до лавры Киевской когда-то

крестьяне русские брели.

И я тоски не пересилю,

сказать по правде, я боюсь

за Украину и Россию,

что разорвали свой союз.

Откуда свету быть при тучах?

Рассудок меркнет от обид,

но верю, что в летах грядущих

нас Бог навек соединит…

Над очеретом, над калиной

сияет сладостная высь,

в которой мы с Костенко Линой,

как брат с сестрою, обнялись.

Я не для дальних, не для близких

сложил заветную тетрадь,

и мне без песен украинских

не быть, не жить, не умирать.

Когда ударю сердцем об земь,

а это будет на заре,

я попрошу сыграть на кобзе

последнего из кобзарей.

И днем с огнем во мне гордыни

национальной не найдешь,

но я живу на Украине,

да и зароете в нее ж.

Дал Бог на ней укорениться,

все беды с родиной деля.

У русского и украинца

одна судьба, одна земля.

1992

Поэты

Тарасу Шевченко

в память и в подражание

Взяв трудом у Бога льготы,

с крыл-коня не слазя,

жил поэт немецкий Гёте

при дворе у князя.

Краем дальше, часом позже

Китсу не пробиться:

чуть взошел на пожне Божьей –

и не стало Китса.

Грех стерег, шурша и пахня,

но спасала вера

в жаре зарев жоха-парня –

строгого Бодлера.

Как побитые пророки

на всемирном рынке,

были сроду одиноки

Гёльдерлин и Рильке.

Не переть же к вышней цели

сбродом, чохом, кошем.

Вот и Пушкин на дуэли

кем-то укокошен.

Всем поэтам в мире этом

жизни не хватило.

У иного под запретом

даже и могила.

Но, ни с мертвыми в траншее,

ни в камнях застенка,

не было судьбы страшнее

той, что у Шевченко.

Ни в Берлине, ни в Париже

найти не старайся:

нет душе родней и ближе

кобзаря Тараса,

кто, господской сукой-розгой

досыта заласкан,

дружбу свел с сумой сиротской

хлопчиком селянским,

кто, во цвете переехан

царскою коляской,

мукам мира вторил эхом

в пустыне Аральской,

кто, украдкой над тетрадкой,

как преступник, горбясь,

сохранил в юдоли краткой

высоту и гордость.

В жизнь-реку входил сто раз он,

не пытая брода,

аж пока не стал Тарасом

для всего народа.

Книжка-доченька, мокра ты –

строки жгутся раной.

В жизни ж нет ему награды –

женщины желанной.

Лишь во сне – у хаты вишня,

киця на приступке…

Дух-Тарас, благослови ж мя

на стихи-поступки!

Даст Господь, в четверостишьях

в души свет посею,

как мы выбрали бесстыжих

да себе ж на шею.

Мы ж свой крест никак не втащим –

тяжела деньжица.

Стало людям работящим

дома худо житься…

Уделите ж вы поэту

крохотку вниманья,

потому что в мире нету

высшего призванья.

От венчанья до скончанья,

если живы будем,

он не пан и не начальник,

а товарищ людям…

Не задумавшись, а сразу,

как с войны до дому,

я иду вослед Тарасу –

никому другому!

Вбок ведут, вихляя, тропы –

в дебри воровские

не обещанной Европы,

а больной России.

Никуда с нее не съеду –

прямиком до смерти

по Тарасовому следу,

по тернистой тверди!

Мне ж еще при строе старом,

что никак не сменим,

на всю жизнь примером стал он

и благословеньем.

1992

Лине Костенко

1

Лина, вы горимостью святы –

    знать, стихии дочь Вы,

чьи стихи – как ливень с высоты

    на сухие почвы.

Ливень тот – всеслышимая часть

    духотворной воли.

Вот и дивно мне, что Вы за власть –

    ту, что вор на воре.

Не добро поэту защищать,

    кто в чинах да в сане, –

Вы от них же, ставящих печать,

    претерпели сами.

Ведь народ и пастыри – совсем

    не одно и то же:

гляньте, кто в начальниках засел –

    да все те же рожи!

Или все, что связано с Москвой,

    Вам – как в горле костка,

и, хоть вор, хоть вывертень, да свой –

    рассудили жестко?

Где ж просвет? Империи-то нет,

    хлебушек-то дорог…

Лина, Лина, Вы ж таки поэт,

    а не идеолог.

Разве, Лина, разных мы кровей?

    Вам на губы перст мой!

Наша Русь природней и первей

    царской да имперской.

Я при той в задышливой тоске,

    не в зачет, что с риском,

зло клеймил на русском языке,

    Вы – на украинском.

Тот и этот – как сестра и брат,

    что роднее нету.

Оттого-то я как дурень рад

    Вашему привету.

2

Кровный сын у матери Руси,

    русско-украинской,

я ее крестительной росы

    мускусом проникся.

Как же сыну матерь не любить –

    что леса, что степи?

Во пиру ее да хмелем быть,

    цветом шелестеть бы.

Щедротою житниц и криниц

    напитавшись вдоволь,

перед милым ликом падать ниц,

    как в Полтаве Гоголь.

Уж добро во мне обречено,

    лишний час оттикав,