Сияние снегов - [32]

во мне ж ликует дух, восторгом обуян:

в безрыцарственный век ты страж добра и чести –

там горю места нет, где дышит Алтунян.

Подмога бедняку, за слабого заступник,

весельем добрых дел питающий молву, –

в глаза твои взгляну и вещих снов звезду в них,

от счастия смеясь, увижу наяву.

Душе не верит плоть. Москва слезам не верит.

Какой ты деловой, как ты в заботах рьян.

Но горю места нет, где дух Господний веет.

Да, места горю нет, где дышит Алтунян.

Посеявшего свет да не заботит жатва.

О ветер Воркуты, в глаза мои не вей!

И все ж сегодня я грущу о том, что завтра

я буду без тебя в Армении твоей.

Как знать, твоя беда грядущим озарится ль?

Пред подвигом души все знания – пустяк.

В безрыцарственный век воистину ты рыцарь,

чья доблесть и любовь у мира на устах.

А терния, а крест, – ну что ж, коль вышла карма?

Хоть горек наш удел, блаженны наши сны.

Над илом темных лет светло и музыкально

струится и журчит теченье тишины.

В наплывшую струю свои печали сбрось ты,

почувствуй и услышь, как ты не одинок.

К нам сходят по ночам рождественские звезды,

и Вечность нам плетет лазоревый венок.

И пусть твой добрый смех от наших глаз упрятан,

от смеха твоего со света спал туман.

Нет лучшего добра, чем быть герою братом,

и горю места нет, где дышит Алтунян.

(1981)

9 января 1983 года Когда мне стукнуло шестьдесят

Пришли, пришли пропойцы-кемари,

не отчурались, черти, недосыпа!

На грядках дней пропольщики мои,

какое вам небесное спасибо!

Кто как сумел у чарочки присел, –

пои вас Бог, друзья-жизнепродувцы!

Пока далек положенный предел,

лета летят, а ниточки прядутся.

Спасибо всем, кто в этот час со мной,

кого я смог, кого не смог собрать я!

Ох, как я полон жизнею земной!

В ней нет чужих, все – сестры лишь да братья.

Чем тоньше нить, тем тише и светлей

в душе моей, и вся она – любовь к вам.

Ишь, летом вишен падает с ветвей,

а места нет счетам и недомолвкам.

Спасибо, жизнь, за то, что прожита,

за этот свет, что вы зовете «старость»!

Смотрю в себя: где горечь, где вражда?

И следу нет. Одна любовь осталась.

Ишь, воробьишки прыгают у ног, –

на свете роль нисколько не мала их.

Моя ж душа – воробышек и Бог,

и дуб в лесу, и Будда в Гималаях.

Мне в жизни сей хватало на харчи,

а по лихве печалиться не стану.

Простите все, кого я огорчил,

с кем в ссоре был, кого обидел спьяну.

Простите все, кого я не узнал, –

не из гордыни или басурманства.

Моя ж родня наполовину с нар,

да я и сам оттолева сорвался.

Окажем честь зеленому вину,

его еще останется на случай.

Прости мой долг, прости мою вину,

мой лучший брат за проволкой колючей.

За тыщу верст – пустили бы – пешком

прибрел к тебе копытами босыми.

Прости меня, барашек с петушком,

чью кровь опять прольют в Эчмиадзине.

Простите все. Мне высь моя к лицу.

С нее теперь ни на вершок не сниду.

Какое счастье – к отчему крыльцу

нести в себе вину, а не обиду.

Спасибо всем, случайным, как и я.

Я вас люблю светло и покаянно.

Как хорошо вернуться в океан

искавшей смысла капле океана.

Я высший дар несу не расплескав,

хоть и кажусь иному дурачиной.

Мне и теперь любая боль близка,

но все небесней свет неомрачимый.

Когда душа совсем уйдет от вас,

любовью к вам полна и осиянна,

мой грешный прах оплачет Комитас

в стране камней у синего Севана.

Псалом Армении

Ну что тебе Грузия? Хмель да кураж,

приманка для бардов опальных

да весь в кожуре апельсиновой пляж

с луной в обезьяновых пальмах.

Я мог бы, пожалуй, довериться здесь

плетучим абхазским повозкам,

но жирность природы, но жителей спесь…

А ну их к монахам афонским!..

А сбоку Армения – Божья любовь,

в горах сораспятая с Богом,

где боль Его плещет в травинке любой,

где малое помнит о многом.

Судьбой моей правит не тост тамады –

обитель трудов неустанных

контрастом тем пальмам, – а рос там один

колючий пустынный кустарник.

И камень валялся, и пламень сиял, –

и Ноем в кизиловом зное,

ни разу не видев, я сразу узнал

обещанное и родное.

О, где бы я ни был, душа моя там,

в краю, потаенном и грозном,

где, брат непригретый, бродил Мандельштам

и душу вынашивал Гроссман.

Там плоть и материя щедро царят,

там женственность не деревянна,

там беловенечный плывет Арарат

близ алчущих глаз Еревана.

Там можно обжечься о розовый туф

и, как по делам ни спеши мы,

на место ожога минуту подув,

часами смотреть на вершины.

Там брата Севана светла синева,

где вера свой парус расправит, –

а что за слова! Не Саят ли Нова

влюбленность и праведность славит?

Там в гору, всё в гору мой путь не тяжел, –

причастием к вечности полнясь,

не брезгуя бытом, на пиршестве сел

библейская пишется повесть.

Там жизнь мировая согласна с мирской,

и дальнее плачет о близком,

и радости праздник пронизан тоской

и жертвенной кровью обрызган.

Там я, удостоенный вести благой,

там я, просветленный и тихий,

узнал, что такое добро и покой

у желтых костров облепихи…

Не быть мне от времени навеселе,

и родина мне не защита –

я верен по гроб камнегрудой земле

орешника и геноцида.

И сладостен сердцу отказ от правот,

и дух, что горел и метался,

в любви и раскаянье к небу плывет

с певучей мольбой Комитаса…

Что жизнь наша, брат? Туесок для сует –

и не было б доли унылей,

но вышней трагедии правда и свет

ее, как ребенка, омыли.

1982

Второй псалом Армении

Армения, – руша камения с гор