Сияние снегов - [33]

знамением скорбных начал, –

прости мне, что я о тебе до сих пор

еще ничего не сказал.

Армения, горе твое от ума,

ты – боли еврейской двойник, –

я сдуну с тебя облака и туман,

я пил из фонтанов твоих.

Ты храмы рубила в горах без дорог

и, радуясь вышним дарам,

соседям лихим не в укор, а в урок

воздвигла Матенадаран.

Я был на Севане, я видел Гарни,

я ставил в Гегарде свечу, –

Армения, Бог твою душу храни,

я быть твоим сыном хочу.

Я в жизни и в муке твой путь повторю, –

и так ли вина уж тяжка, –

что я не привел к твоему алтарю

ни агнушка, ни петушка?

Мужайся, мой разум, и, дух, уносись

туда, где, в сиянье таим,

как будто из света отлитый Масис

царит перед взором моим!

Но как я скажу про возлюбленный ад,

начала свяжу и концы?

Раскроется ль в каменном звоне цикад

молитвенник Нарекаци?

До речи ли тут, о веков череда?

Ты кровью небес не дразни,

но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдал

о мраке турецкой резни.

Меж воронов черных я счастлив, что бел,

что мучусь юдолью земной,

что лучшее слово мое о тебе

еще остается за мной.

1982

Третий псалом Армении

У самого неба, в краю, чей окраинный свет

любовь мою к миру священно венчает и множит,

есть памятник горю – и странный его силуэт

раздумье сулит и нигде повториться не может.

Подъем к нему долог, как приготовленье души,

им шествуют тени, что были безвинно убиты,

в их тихой молитве умолкли ума мятежи

и чувством вины уничтожено чувство обиды.

Не в праздничном блеске и не в суете площадной

является взорам, забывшим про казни да войны,

тот памятник людям, убитым за то лишь одно,

что были армяне, – и этого было довольно.

Из братских молчаний и в скорби склоненных камней,

из огнища веры и реквиема Комитаса

он сложен народом, в ком сердце рассудка умней,

чьи тонкие свечи в обугленном храме дымятся.

Есть памятник горю в излюбленной Богом стране,

где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, –

он дорог народу и тем он дороже втройне,

что многих святынь не дано ни узреть, ни коснуться.

Во славу гордыне я сроду стихов не писал,

для вещего слова мучений своих маловато, –

но сердце-то знает о том, как горька небесам

земная разлука Армении и Арарата.

О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни!

Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним,

и плачет над жертвами той беззабвенной резни

поющее пламя, колеблемое состраданьем.

Какая судьба, что не здесь я родился! А то б

и мне в этот час, ослепленному вестью печальной,

как древнему Ною, почудился новый потоп

и белые чайки над высью ковчегопричальной.

1983

Четвертый псалом

Я всем гонимым брат,

в душе моей нирвана,

когда на Арарат

смотрю из Еревана,

когда из глубока

верблюжьим караваном

святые облака

плывут над Ереваном,

и, бренное тесня

трагедией исхода,

мой мозг сечет резня

пятнадцатого года,

а добрый ишачок,

такой родноволосый,

прильнув ко мне, со щек

облизывает слезы…

О рвение любви,

я вечный твой ребенок, –

Армения, плыви

в глазах моих влюбленных!

Устав от маеты,

в куточек закопайся, –

отверженная ты

сиротка Закавказья.

Но хоть судьба бродяг

не перестала влечь нас,

нигде на свете так

не чувствуется Вечность.

Рождая в мире тишь,

неслыханную сердцем,

ты воздухом летишь

к своим единоверцам.

Как будто бы с луны,

очам даруя чары,

где в мире не славны

армянские хачкары?..

Я врат не отопру

ни умыслу, ни силе:

твои меня добру

ущелия учили.

Листая твой словарь

взволнованно и рьяно,

я в жизни не сорвал

плода в садах Сарьяна.

Блаженному служа

и в каменное канув,

живительно свежа

вода твоих фонтанов.

О, я б не объяснил,

прибегнув к многословью,

как хочется весь мир

обнять твоей любовью!..

Когда ж друзей семья

зовет приезжих в гости,

нет более, чем я,

свободного от злости.

Товарищ Степанян!

Не связанный обетом,

я нынче буду пьян –

и не тужу об этом.

Я не закоренел

в серьезности медвежьей

и пью за Карине,

не будучи невежей.

А на обед очаг

уже готовит праздник,

и Наапет Кучак

стихами сердце дразнит.

1985

9 января 1984 года

Изверясь в разуме и в быте,

осмеян дельными людьми,

я выстроил себе обитель

из созерцанья и любви.

И в ней предела нет исканьям,

но как светло и высоко!

Ее крепит армянский камень,

а стены – Пущино с Окой.

Не где-нибудь, а здесь вот, здесь вот,

порою сам того стыдясь,

никак не выберусь из детства,

не постарею отродясь.

Лечу в зеленые заречья,

где о веселье пели сны,

где так черны все наши речи

перед безмолвьем белизны.

Стою, как чарка, на пороге,

и вечность – пролеском у ног.

Друг, обопрись на эти строки,

не смертен будь, не одинок…

Гремят погибельные годы,

ветшает судебная нить…

Моей спасительной свободы

никто не хочет разделить.

На годовщину смерти Л. Тёмина

Леня Тёмин не помню забыл

у загробья не стану лукавить

а когда-то как брата любил

и стихи знал когда-то на память

а теперь чего нет того нет

все пропало в тумане и дыме

а что души бывают родными

можно ль верить на старости лет

киевлянин полез в москвичи

черт понес тебя в чертов Тбилиси

а твои стихотворные выси

где они поищи посвищи

как ты ерзал меж светом и тьмой

вечно болен повсюду бездомен

сноб и баловень Ленечка Тёмин

как надменничал боже ты мой

Так меж приступов пьянок сует

человечески грешен ли слаб ли

жил да был настоящий поэт

на меня не похожий ни капли

не завидую и не сужу

и в нечаянный день поминанья

хоть и выдадут чару вина мне

ничего о тебе не скажу

вот и мой скоро кончится путь