Сиверсия - [62]

Точно в подтверждение его слов раздался звук, сухой и хлесткий, как удар хлыста. Хабаров крутанул баранку вправо.

– В гробу я видел эту работу!

– Не иди по прямой. Лавируй! Понял? – и не дожидаясь реакции расстроенного водилы, он крутанул баранку влево. – Сейчас пост ДПС будет…

Но договорить он не успел. Пчела пропела возле уха. Тут же заскрипело паутиной трещин лобовое стекло, а на заднем точно по центру образовалась маленькая круглая дырочка с радиальным орнаментом по периферии

– Газу! – рявкнул Хабаров.

Но водитель был точно в ступоре.

– Лезь назад. Ляг на сиденье!

– Что?

– Лезь, если жить хочешь!

Хабаров сел за руль.

Скорость. Скорость! Скорость! Обгон. Еще. Довольно. Стоп! Вот она, эстакада. Ремонт ограждения. Тормоз. Резко. Машину развернуло поперек шоссе. Теперь вправо. И нырок! Откос был как отвесная стена небоскреба. Страшный крик таксиста, падающего на пол между сиденьями: «Чумовой, убьемся!» Пара километров по обочине. Лесопарк. Дорога. Ушли…

– Живой? – Хабаров обернулся к таксисту. – Впредь тебе наука будет. Смотри, кому клюв чистишь.

Тот шевельнулся, застонал, дрожащей рукой нащупал ручку дверцы. Поток прохладного воздуха устремился в салон. Свесив голову к земле, таксист чистил желудок.

Хабаров вытащил свою сумку из-под его ног и, не оборачиваясь, пошел по тропинке. Напрямик здесь было рукой подать.

Странное оно, время. Течет себе своим чередом, пыхтит потихоньку, быть незаметным старается. Вроде бы и нет его совсем. Ан, нет. То лишь наш желаемый самообман. Очнешься от него, когда увидишь будто выставленные специально, напоказ последствия безвозвратно ушедшего времени.

Не сняв потрепанной кожанки, запыленных ботинок, не сняв даже дорожной сумки с плеча, Хабаров неподвижно застыл в прихожей своей квартиры.

Пустота, тишина, холодный нежилой запах, засохшие цветы в горшках на окнах и антресолях и пыль. Пыль, отвратная, мышиного цвета, укутавшая толстым мохнатым ковром и пол, и мебель, и существовавшую здесь некогда жизнь.

«Мой склеп…»

Хабаров тряхнул головой, точно стараясь отогнать наваждение, наконец сбросил с плеча на пол сумку, потянулся к листкам бумаги на тумбочке в прихожей. Бумага пожелтела, но четко сохранила машинописный текст договора подряда десятилетней давности. Он грустно усмехнулся, бросил листки на пол.

«А это что?»

Он развернул исписанный красными чернилами листок.

«Сашенька, сыночек мой! – почерк корявый, неровный, буквы прыгают туда-сюда. – Помирать собралась. Не взыщи. Не дождусь тебя-то. Уж помяни, не забудь старуху. К нотариусу на угол зайди. Я завещание на квартиру тебе у него оставила и ключи… Много дум по тебе передумала. Все слезоньки выплакала. Главное, человеком оставайся. Постарайся простить. И живи, сынок, живи дальше, без злобы, без камня на сердце. А мне к Геночке своему пора. Поди, он заждался. С уважением к тебе, Малышева тётя Маша».

Хабаров сжал листок в кулак, зажмурил глаза. Лицо исказила судорога боли.

«Эх, тетя Маша, тетя Маша… Мы суетимся, бежим, торопимся, клянем судьбу, раздаем и получаем затрещины и тычки, собачимся, норовим сделать друг другу подлость, а в это время… В это время от нас уходят дорогие нам люди. Тихо и незаметно. Достойно. Уходят, думая о непутевых, о нас. И не исправишь. Можно жалеть и сожалеть, но не исправишь. Ничего не исправишь…»

Заливистая трель звонка заставила его вздрогнуть. Хабаров наспех отер ладонями глаза и пошел открывать.

Один за другим они вошли в ставшую тесной прихожую. Вот Володя Орлов, сильно поседевший, но все такой же подтянутый и спортивный. Вот Олег Скворцов, юркий, как мальчишка, с наивным простоватым лицом. Вот Женя Лавриков, все тот же Казанова, которого Хабаров нечаянно встретил в аэропорту. Вот великан Игорь Лисицын, прозванный в шутку «Малышом». Не было только лучшего из них, с кем когда-то душа в душу – Виктора Чаева.

Хабаров отступил на шаг. Когда-то, в той жизни, они были друзьями. Сейчас их разделяла пропасть глубиной почти в десять лет.

Все так же молча, один за другим, каждый протянул Хабарову руку для дружеского рукопожатия. Он обвел их пристальным взглядом, потом вдруг перестал бороться с собой, распахнул объятия, растроганно выдохнул:

– Позвонки…

Они обнялись, как когда-то, и так застыли, плечом к плечу.

Маленькая кухонька едва вместила шумную компанию. Торжественный ужин был почти окончен. Что-то тихонько мурлыкал с холодильника ставший старомодным магнитофон. Искрилась водочка в хрустальных рюмках. Сиреневые сумерки нескромно заглядывали в окна хрущевки.

– Сань, ты рыбкой, рыбкой закуси!

«Малыш» заботливо протягивал Хабарову приправленную лучком дольку селедки.

– Спасибо, Игорек. Я теперь лет триста рыбу есть не буду! Рыбы в моей жизни было достаточно.

– Саня, что дальше делать думаешь? Мысли есть? – спросил Лавриков.

– Мои мысли все прокисли – думал много.

Он потянулся к пачке сигарет и излишне долго стал прикуривать.

– Почему вы ушли с фирмы? – вместо ответа спросил он.

Позвонки притихли. Ответить первым не решался никто. Наконец, решив, что объяснять все же придется, Володя Орлов осторожно произнес:

– Ушли, потому что не могли там больше оставаться.