Ситцевый бал - [6]
А р е ф ь е в. Правильно, Люда. Значит, должна понять, что я… обязан был дать себе самоотвод.
З и н а (Людмиле, горячо). А вы что, сомневаетесь?!
А р е ф ь е в. По-моему, уже никто не сомневается. (Посмотрел на Олега.) Правда, вот товарищ…
Л ю д м и л а (перебивает его). Никто, Костя, не сомневается.
З и н а (Арефьеву). Ваша жена, по-моему, права. Правда, Олег?
А р е ф ь е в. Олег, кстати, у нас по электроэнергии не запятнан. В многотиражке первый — первый! — от имени арефьевцев написал, что экономия электроэнергии — железный закон. И название-то какое — «Его величество электричество!».
О л е г. А другие мои названия вы тоже запомнили? Например, «Так поступают передовые работницы».
З и н а (досадливо). Не о том речь. В огороде бузина, а в Киеве дядька.
О л е г. Не дядька, а ты. Твой поступок.
Л ю д м и л а (с интересом). Какой?
О л е г. Благородный. Когда не вышел на работу сменщик Зины, она осталась за станком еще на пять часов.
Л ю д м и л а. Молодец вы, Зиночка!
А р е ф ь е в. Зиночка-то молодец, а вот твой муженек упустил того самого фрезеровщика, которого Зина заменила.
О л е г. Какой же Володька Ляпунов фрезеровщик?! У него с элементарным снятием стружки ничего не выходило.
А р е ф ь е в. А за то, что Володька стал летуном, с кого надо стружку снимать? Не с бригадира ли?
З и н а. С нас.
А р е ф ь е в. Он «по собственному желанию» ушел, а мы — молчок.
О л е г. Володька уже на четвертом предприятии ошивается.
А р е ф ь е в. Это, кстати, Добрынин узнал, а мы…
Л ю д м и л а. Погоди, Костя… Володя Ляпунов? Он у нас в позапрошлом кончил. Несколько несобранный, увлекается то одним, то другим…
З и н а. Вот и Надя Слипченко говорила: «расхристанный».
Л ю д м и л а. Но если к нему терпеливо и по-хорошему…
З и н а. А мы с ним даже по душам не поговорили.
Л ю д м и л а (оживилась). У Володи есть все-таки непреходящее увлечение — поэзия! Стихи, стихи, стихи. Он у меня как-то томик Тютчева попросил. Через неделю возвращает: глаза блестят, голос срывается. «Вот это коротенькое стихотворение я, Людмила Степановна, на всю жизнь запомню». И прочитал, нет, выплеснул:
З и н а (после паузы). «Мужайся, сердце, до конца…». Откровенно скажу, Людмила Степановна, я в поэзии прошлого века… как-то не очень… Вы мне не дадите книжку Тютчева? На один день.
Л ю д м и л а. Даже на неделю. Заранее знаю: некоторые строчки вы будете по нескольку раз перечитывать.
З и н а. «И чувства нет в твоих очах…». (Внезапно.) Товарищи, а ведь Володьке наша Света Балашова нравилась. Безумно!
А р е ф ь е в. «Безумно». А не мы ли к нему без ума подошли? Надо подумать. Ведь сначала он вроде…
Л ю д м и л а. Погоди, Костя. (Зине.) А как она?
З и н а. Кто?
Л ю д м и л а. Светлана. Она-то как относилась к Володе?
З и н а. Света не очень контактная… Но мне кажется, она ноль внимания.
Л ю д м и л а (призадумалась). Да-а… (Арефьеву.) Не потому ли Володя и стал работать спустя рукава?
А р е ф ь е в. Люда, это два совершенно разных… разных полюса.
Л ю д м и л а. Почему? Представь себе, что… чисто теоретически… что у нас с тобой разлад. Неужели это не отразится на нашей работе?!
О л е г (решительно). Извините, Людмила Степановна, но вы… немного перегибаете. (Как бы опомнившись.) Извините, молчу.
Л ю д м и л а. Продолжайте, продолжайте.
О л е г. Я тоже за стихи, когда они ко времени и к месту. И некоторые выдающиеся даже наизусть помню. Но Володя Ляпунов… (вертит пальцем у виска) какой-то… (Арефьеву.) Вот вам конкретный пример. Помните, мы фрезеровали рычаги для циркулей?
З и н а. Они во Вьетнам пошли.
О л е г. Гляжу, Володька один рычаг запорол, другой — на волоске. Подбегаю: «Может, у тебя с зажимом неладно?» А он… точно помню… ни к селу ни к городу бахнул: «То-то станок, слышу, фальшиво поет». Я на него гляжу как на полного чудака, а он мне всерьез доказывает: станок, мол, всегда поет, только ежели, говорит, фреза острая, мелодия мажорная, а ежели тупая — минорная. (Безнадежно махнул рукой.)
Л ю д м и л а. Олег, это же чудесно!
А р е ф ь е в (раздумчиво). Да, Олег, может, нам с тобой медведь на ухо наступил. На наш слух станок просто гудит, а Володя расслышал и мажор и минор… Зинуша, завтра же найди Ляпунова и поговори. Как ты умеешь.
З и н а. Поговорю как следует, не сомневайтесь. Я только с алкашами говорить не умею. А с Володей…
Л ю д м и л а (оживилась). Зиночка, можно, я с вами к Володе пойду?
З и н а. Вот это здорово! Уж мы вдвоем… Да и не вдвоем!.. Втроем! Как Тютчева по имени-отчеству?
Л ю д м и л а. Федор Иванович.
З и н а. Мы стихами Федора Ивановича так Володьку проймем, что… Знаете, Константин Игнатьевич, когда Добрынин про Володьку упомянул и про нашу воспитательную работу, мы все прямо пунцовые стали. Олег, видел, что с Надей Слипченко творилось?.. (Людмиле.) А дома, когда осталась… наедине с совестью и стала думать… (Оборвала себя.) Да это уже здесь Олег говорил… (Вспомнила; Олегу.) Про Серегины мыслишки рассказал бригадиру?
О л е г (хмуро). Не успел.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цезарь Солодарь — старейший советский писатель и драматург. В новый сборник писателя «Тем, кто хочет знать» входят пять пьес. Пьесы написаны на разные темы, но их объединяет правдивость, острота сюжета, идейная направленность. Автор хорошо владеет материалом. И о чем бы он ни писал — о днях войны, или о недостойных действиях американской разведки в наше время, или о грязных делах международного сионизма, — пьесы получаются злободневными и динамичными, с легким, всегда нравящимся читателю налетом комизма и читаются с неослабевающим интересом.
В аннотации от издателя к 1-му изданию книги указано, что книга "написана в остропублицистическом стиле, направлена против международного сионизма — одного из главных отрядов антикоммунистических сил. Книга включает в себя и воспоминания автора о тревожной юности, и рассказы о фронтовых встречах. Архивные разыскания и письма обманутых сионизмом людей перемежаются памфлетами и путевыми заметками — в этом истинная документальность произведения. Цезарь Солодарь рассказывает о том, что сам видел, опираясь на подлинные документы, используя невольные признания сионистских лидеров и их прессы".В аннотации ко 2-му дополненному изданию книги указано, что она "написана в жанре художественной публицистики, направлена против сионизма — одного из главных отрядов антикоммунистических сил.