Ситцевый бал - [4]

Шрифт
Интервал

О л е г (разводит руками). Ничего в толк не возьму!

А р е ф ь е в. Формальное право, конечно, имею, а вот… как бы тебе точнее?..

Л ю д м и л а (тревожно). Костя, неужели ты не имеешь нравственного права?..

А р е ф ь е в. Вот-вот, Люда! В самое яблочко. Понимаешь, мы не раз с тобой толковали, как опасно человеку не заметить своего нравственного ущерба. Ты даже показывала мне сочинение одного своего выпускника.

Л ю д м и л а. Хочешь сказать… (Горячо.) Не верю, Костя! Не замечала.

А р е ф ь е в. Может, к счастью, я заметил?.. Твой муж чересчур залюбовался почетными грамотами и статейками в многотиражке… (Подходит к столику, достает из ящика несколько грамот в красных папках.) Конечно, я получил их не зря. Но время бежит, а ваш бригадир не заметил, как его товарищи по бригаде и, можно сказать, ученики Олег Батурин и Зина Зуйкова чуть-чуть вкось взяли.

О л е г. Извините, Константин Игнатьевич, но Зину даже сам товарищ «король» ни единым словом не зацепил.

А р е ф ь е в. Семен Петрович и за чаем ее не «зацеплял». Хотя разговор у нас крутоватый был. Без дипломатического этикета. Не обижайся, Люда, но Анна Ивановна потерпеливей к шуму. На ее месте ты бы нас с Добрыниным через минуту по разным комнатам развела. Твой знатный муж, к сожалению, зашорился. И только уж после чая у них, в лифте сообразил: а ведь старик на собрании прежде всего свою бригаду «зацепил». Свою. И только потом уж о нас заговорил.


Олег пытается возразить.


Молчи… (Людмиле.) Я вовремя нажал красную кнопку «стоп» — и с третьего этажа назад к Добрынину на восьмой…

О л е г. И поспешили покаяться?

А р е ф ь е в (сдержанно). Уязвить меня хочешь? Что ж, если тебе по нутру словечко «покаяться», изволь. Должен был покаяться. А я ни так ни этак. С одной стороны и с другой стороны.

О л е г. В чем же нашей бригаде надо каяться?

А р е ф ь е в. В том, Олег, о чем Семен Петрович и не заикнулся на собрании. В том, например, что я на четыре твоих опоздания рукой махнул. На глазах у всей бригады!

О л е г. Но бригада в целом все равно дневное задание перевыполнила!

А р е ф ь е в. Вот и я так думал. А ведь не по совести оно.

О л е г. Но когда другие… «задерживались», я тоже за них работал! Понимал, что арефьевцы обязаны — кровь из носа! — дать продукцию сверх задания.

А р е ф ь е в (Людмиле). На Зину Зуйкову намекает.

О л е г. Мне на Зину намекать нечего. К вашему сведению, товарищ бригадир, она на собрании, я видел, больше меня за вас расстроилась. С ее эмоциональностью Зина, пожалуй, перестанет здороваться с Добрыниным.

А р е ф ь е в. В знак сочувствия мне, да? (Людмиле.) Я, видишь ли, и три Зининых опоздания «не заметил». (Олегу.) Какое же я имею право… да, нравственное право спрашивать с бригады, когда у нее на глазах прогульщиков покрываю.

Л ю д м и л а. Костя, опоздавший — не прогульщик.

А р е ф ь е в. У вас в школе, может, оно и так. А в цехе…

О л е г. А в цехе мои «прогулы», да и Зинины тоже, не часами измеряются. Речь идет о десятке — максимум! — деталей.

А р е ф ь е в. Рабочая совесть часами и деталями не измеряется.

О л е г (апеллирует к Людмиле). Вы, конечно, знаете: в бригаде у нас единый наряд. Сегодня Зина Зуйкова натянула за меня лишний десяток деталей, а завтра я за нее два десятка! Как говорится, все за одного.

А р е ф ь е в. Сначала говорится: один за всех.

О л е г. Знаю.

А р е ф ь е в. А если знаешь, то и другое должен знать: будь мы хоть сверхпередовые, никому из нас поблажек давать нельзя. И никакого нет у нас права просвещать кладовщиц и инструментальщиц, что мы арефьевцы, мы никому не уступаем первенство, нас по телевидению показывают — потому, мол, к обслуживанию нашей бригады вы, девицы-красавицы, должны подходить по-особому. В интересах, так сказать, престижа всего цеха.

О л е г (глухо). Про престиж я не говорил.

А р е ф ь е в. Есть и другие слова. Люда, подтверди — ведь твои ученики, я наслышан, говорят: синонимы — конек Людмилы Степановны.

О л е г. Добрынинцев тоже на заводе не обижают. Хотите синонимы — пожалуйста: не зажимают! Не притесняют!! Не обходят!!!

А р е ф ь е в. Но узнай Добрынин, что кто-нибудь из его бригады требует от инструментальщиц и кладовщиц привилегий для себя, ох не завидую я этому «кому-нибудь»!

О л е г. Не идеализируйте Добрынина.

Л ю д м и л а. Олег, насколько я знаю, это Семен Петрович обычно идеализировал моего мужа.

О л е г. А сегодня?

А р е ф ь е в (Людмиле). Умница! Если уж начала, договаривай: не вскружило ли это твоему муженьку голову?

О л е г. Не обижайтесь, Константин Игнатьевич, но вы, вижу, как-то размякли от добрынинских чаев.

А р е ф ь е в. Нет, Олег. Я тверже стал. Раз мы с добрынинцами в передовых — значит, с нас и спрос больший. И Семен Петрович на собрании неспроста со своих упущений начал. Со своей бригады. Так совесть велит. Запомни, совесть… Люда, совесть как будто синонимов не имеет? (Олегу.) Не имеет… Итак, дорогой мой товарищ Батурин, с завтрашнего дня всем нам придется соблюдать такие… Люда, какой синоним попроще у слова «заповедь»?

Л ю д м и л а (поглощена своими мыслями). Погоди, Костя. Тебе не кажется, что Семен Петрович собирался еще до собрания потолковать о ваших… делах? Когда дважды договаривался встретиться с тобой.


Еще от автора Цезарь Самойлович Солодарь
Темная завеса

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дикая полынь

В аннотации от издателя к 1-му изданию книги указано, что книга "написана в остропублицистическом стиле, направлена против международного сионизма — одного из главных отрядов антикоммунистических сил. Книга включает в себя и воспоминания автора о тревожной юности, и рассказы о фронтовых встречах. Архивные разыскания и письма обманутых сионизмом людей перемежаются памфлетами и путевыми заметками — в этом истинная документальность произведения. Цезарь Солодарь рассказывает о том, что сам видел, опираясь на подлинные документы, используя невольные признания сионистских лидеров и их прессы".В аннотации ко 2-му дополненному изданию книги указано, что она "написана в жанре художественной публицистики, направлена ​​против сионизма — одного из главных отрядов антикоммунистических сил.


Тем, кто хочет знать

Цезарь Солодарь — старейший советский писатель и драматург. В новый сборник писателя «Тем, кто хочет знать» входят пять пьес. Пьесы написаны на разные темы, но их объединяет правдивость, острота сюжета, идейная направленность. Автор хорошо владеет материалом. И о чем бы он ни писал — о днях войны, или о недостойных действиях американской разведки в наше время, или о грязных делах международного сионизма, — пьесы получаются злободневными и динамичными, с легким, всегда нравящимся читателю налетом комизма и читаются с неослабевающим интересом.