Сить - таинственная река - [17]

— Неужели ты думаешь, что я буду ворошить сено по нарядам этой пьяной сволочи? Да я за Кайзера, будь у

меня сила, всю его опухшую рожу разбил бы!.. Вот кончу восьмой, заберу мамку и уеду в город. Ничего мне

больше не надо...

— Это когда еще будет!..— вздыхал Сережка. — Но разве тебе самому не охота с маской поплавать? Тебе бы

Витька и ружье дал, запросто!

Гусь кипятился:

— Чего привязался со своим лягушечником? Подумаешь — подводное ружье! У меня, может, не такое

будет!..

Витьку Пахомова Гусь невзлюбил сразу и называл не иначе как лягушечником. Невзлюбил потому, что Витька

отбил у него всех дружков, подорвав его, Гуся, авторитет.

Если бы Витька сам пришел к Гусю — другое дело. Но Пахомов и не думал приходить первым, и это злило.

Целыми днями Гусь валялся на сарае или бесцельно бродил по деревне. Он ни с кем не разговаривал, все его

раздражало. В эти дни он острее, чем когда бы то ни было, ощущал внутреннюю потребность покинуть деревню,

где все опостылело, где не осталось верных друзей. С тоской он думал о том, что предстоит вот так терпеть и жить

еще целый год, долгий год!..

Как-то раз, когда Гусь бродил возле старой кузни, его окликнул комбайнер Иван Прокатов.

— Чего надо? — неприветливо отозвался Гусь.

— Давай, Гусенок, лети сюда! — помахал рукой Прокатов. — Да шевели костылями-то!..

Но Гусь не ускорил шаг. Лениво, вразвалочку он приблизился к Прокатову, скользнул равнодушным взглядом

по шестеренкам и цепям, что лежали на разостланном брезенте, и снова хмуро спросил:

— Ну, чего надо?

Прокатов, коренастый и низкорослый, с лицом широким и добродушным, глянул на Гуся из-под выгоревших

бровей и не то осуждающе, не то шутя сказал:

— Экой дубина вымахал, о ходишь — руки в брюки!

Гусь и в самом деле был на полголовы выше комбайнера.

— Ну и что? — с вызовом сказал Васька.

— Да ничего. Пособи-ко мне маленько! — и подал гаечный ключ. — Я уж хотел к тетке Дарье на выучку

идти — поглядеть, как она с одной-то рукой по хозяйству управляется. У меня вот две руки, а не хватает! Другой

раз хоть ногами ключи держи...

— Давай, пособлю, — пожал плечами Гусь.

— Вот эту гайку держи!— указал Прокатов.— А то она провертывается,— и полез в чрево полуразобранного

комбайна.

За первой гайкой последовала вторая, за второй — третья.

— Вишь как ловко вдвоем-то! — удовлетворенно бормотал Прокатов. — Теперь вот здесь нажми... Стой,

стой! Полегче! Ишь, силы-то накопил...

Гусь засопел.

— Волчонка-то, поди, жалко?

— А ты что думаешь? Конечно, жалко,

— Верно, жалко, — согласился Прокатов. — Безобидный был зверенок. Вдвойне жалко, что от паскудного

человека пропал.

Участие Прокатова тронуло Гуся, но он сказал:

— Вот ты знаешь, что Аксенов — паскудный человек, и Пахомов знает, а сделать вы ничего не можете, —

Гусь вздохнул. — А еще коммунистами называетесь...

Прокатов высунул голову из комбайна и сдержанно сказал:

— Ты, парень, такими словечками не козыряй. Мал еще.

— А что, я не правду сказал? Аксенов — пьяница, Аксенов — вор. Все вы это знаете, а он как был

бригадиром, так и остался, как пил, так и пьет. На ваших глазах!

Прокатов соскочил на землю, вытер руки тряпкой, закурил.

— Скоро Аксенова будут судить, — сказал он.

— Будут! — усмехнулся Гусь. — Потому что моя мамка про телку все узнала.

Прокатов нахмурился.

— Мать у тебя — молодец. Это правда... Но Аксенова мы сами не раз предупреждали. И хватит о нем!

Поговорим - ка лучше о тебе.

— Чего обо мне говорить?

— Разве нечего? Видишь ли, иногда неловко бывает на тебя смотреть: большой парень, и силенка есть, а к

делу — боком.

— Я на каникулах. Что хочу, то и делаю.

— Витька Пахомов тоже на каникулах, а каждый день на покосе.

Если бы Прокатов не упомянул о Витьке, Гусь, может быть, и поддержал разговор. Но Витька, поставленный в

пример, — это задело самолюбие Гуся.

— Плевать я на него хотел! Приехал в деревню, вот и пусть работает. А я здесь жить не собираюсь.

— Вон как! Куда же ты денешься?

— Это мое дело.

— Зря горячку порешь.

— Не думай, не пропаду!

— Эх, молодо-зелено! От себя, парень, никуда не уйдешь.

Но Гусь не дослушал. Засунув руки в карманы, он независимой походкой направился к деревне.

— Скучно будет — заглядывай! — крикнул вслед ему Прокатов. — Поговорим, да и пособишь маленько. -

Гусь не отозвался.

Как ни тяжко было горе Гуся, но время брало свое: боль утраты постепенно утихала, только на душе по-

прежнему было пусто и холодно. Не зная, чем заполнить эту пустоту и как скоротать долгие летние дни, Гусь

задумал сделать настоящий, большой лук по чертежам, которые случайно попались на глаза в одном из старых

журналов «Пионер», взятых у Сережки еще в прошлом году. И стрелы Гусь решил сделать настоящие, с

наконечниками из медной трубки. Какое ни есть, а все же дело!..

Гусь подыскал в лесу полдесятка подходящих можжевельников, вырубил их, очистил от коры и положил на

печку сушиться. А пока заготовки сохнут, начал мастерить стрелы. За этим занятием и застал его Сережка в

воскресный вечер.

— Витька Пахомов сейчас на Вязкую старицу пойдет! — крикнул он с порога. — Пошли?

— Ну и что? Пускай идет.

— Так он же охотиться будет!

— Пускай охотится.

— Да ты хоть поглядел бы, какое у него ружье, ласты! — и, понизив голос, добавил: — Может, мы сами