Сить - таинственная река - [15]
утопила. На голове у нее мох. Не веришь — спроси у Тольки.
Танька молчала. Нет, не о таком разговоре мечтала она, когда шла сюда лесной тропой! Почему все получается
наоборот, совсем не так, как думаешь?
— Больше я тебе ничего на скажу, — вздохнула Таньке. — И, пожалуйста, не думай, что я из-за тебя сюда
пришла. Я из-за Тольки пришла, понял?
— Понял. Но чего же ты с ним не осталась? Беги к нему! Я могу подольше поудить, чтобы вам не мешать.
— Высади меня на берег!
— С радостью! — Гусь резко повернул плот и, упирая шест в твердое дно, быстро погнал его к берегу.
— Беги!
Танька спрыгнула с плота и бросилась в лес, в противоположную от шалаша сторону.
— Ты куда? Стой! — крикнул Гусь.
Но Танька убегала все дальше.
— Вот дура! — Гусь сплюнул в воду, сошел на берег и побежал следом.
За деревьями желтым манящим огоньком мелькало Танькино платье. Какой-то шальной азарт, ухарство —
догнать! — овладели Гусем. Он ринулся в лес и что есть духу понесся напрямик, перепрыгивая через валежник,
пни и низкие кусты можжевельника.
Танька, услышав погоню, обернулась, отскочила к сосне, прижалась к ней спиной.
— Не подходи. Не смей меня трогать!
Гусь остановился в трех шагах, тяжело дыша.
Сейчас он лучше, чем когда бы то ни было, почувствовал, что нет для него на свете никого дороже вот этой
тоненькой девчонки в желтом платьице, девчонки с самым красивым лицом, самыми чистыми глазами.
— Послушай, Таня...
— Уйди! Ненавижу...— она всхлипнула.
— Давай помиримся. Не будем больше так. - Слышишь? Ну? Дай руку!..
Он сжал ее маленькую ладошку и, не отдавая себе отчета, потянул девушку к себе. Она не сопротивлялась. И
вдруг он обнял ее за плечи и неумело, сам пугаясь своей решимости, ткнулся губами куда-то в щеку, возле уха.
Танька вскрикнула и, вырвавшись, кинулась прочь.
Гусь остался на месте. Смотрел, как мелькают ее загорелые ноги, прислушивался к торопливым ударам сердца
и не знал, хорошо поступил или плохо...
Дом Дарьи Гусевой, маленький, покосившийся, с низеньким сараем и крохотным хлевом, стоял на окраине
Семенихи. И крыша, и углы избенки наполовину прогнили. В рамах ни одного целого стекла — все собрано из
осколков и кое-как скреплено, лишь бы не было больших дыр да щелей.
Издали этот домик с жестяным ведром без дна вместо трубы на крыше и замшелым коньком, казался
нежилым, заброшенным. Вблизи же можно было рассмотреть за тусклыми осколками стекол полулитровую банку с
солью на подоконнике, кастрюлю с отбитой эмалью, бутылку с постным маслом и еще кое-какие вещи, которые
неоспоримо доказывали, что изба жилая.
За домом, в сторону леса, небольшой огород, в котором из года в год росло одно и то же — картошка да лук.
Изгородь вокруг усадьбы, под стать домику, держалась еле-еле и густо заросла крапивой. Скотина, видимо,
понимала, что за ветхой изгородью поживиться нечем, и потому туда не лезла, и только аксеновские куры, беспрепятственно проникая в огород, деловито разгребали кусты картошки.
Особенно много набезобразили куры в те дни, когда Гусь с Толькой скрывался на Сити. Раньше хоть Дарья
бывала днем дома, но с началом сенокоса она с утра до вечера находилась на лугах, и куры преспокойно
разгуливали по картофельнику. Возвратившийся домой Гусь застал в огороде все аксеновское куриное стадо.
Даже петух не заметил, как Кайзер перемахнул через изгороди. Когда первая курица истошно закричала в
зубах волчонка, и петух подал сигнал тревоги, было уже поздно.
Кайзеру давно не удавалось погоняться за курицами, к тому же он заметно окреп на полувольной жизни, и на
этот раз перьями да хвостами дело не ограничилось. Три курицы оказались намертво закушенными волчонком.
А от аксеновской избы бежал сам хозяин. Небритый, с опухшим от запоя лицом, дико матерясь, бригадир
выломал из изгороди кол и кинулся на Кайзера, который все еще трепал одну из куриц; перья белыми хлопьями
кружились над картофельником.
«Хорошо, что Толька домой не пошел, в кустах остался!» — подумал Гусь и крикнул:
— Кайзер, бежим!..
Волчонок хищно взглянул на приближающегося бригадира, глухо прорычал и с курицей в зубах поспешил за
хозяином.
Задыхавшийся бригадир швырнул вслед ему кол и, потрясая кулаком, пригрозил:
— Попадетесь под руку — обоих убью!..
— Вор! Тебя самого в каталажку упрячут! — крикнул Гусь издали.
Толька, который все это видел, похвалил Кайзера:
— Молодец! Хорошо поработал. Половину надо было передавить!
Если бы Гусь знал, как дорого обойдется ему и Кайзеру эта «работа»! И как он не подумал о том, насколько
жестокой может быть рука Аксенова, рука, поднявшаяся на родного сына?
На второй день после расправы с аксеновскими курами Гусь как ни в чем не бывало собрался с Кайзером в
лес. Они спустились с крыльца, и волчонок, как всегда, стал ласково тереться мордой о колено хозяина: он хотел
воли, он просился с поводка.
— Обожди, обожди! — Гусь похлопал Кайзера по спине. — Вот зайдем в лес, и я тебя отпущу.
Только они прошли за огород, как Кайзер нервно закрутил головой, стал внюхиваться в неподвижный воздух.
Он был явно взволнован, он что-то чуял: влажные ноздри его трепетали, глаза посверкивали настороженно и
тревожно, шерсть на загривке поднималась дыбом.
