Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [154]

Роже, с блестящими от слез глазами, выглядел таким счастливым, что Жермен, чувствительная душа, тоже прослезилась.

— Я так за вас рада! — тихо сказала она. — Но побегу, Ортанс ждет овощи!

Она уже не видела, как Жюстен, перескочив через загородку, хлопнул парня по плечу. Ей навстречу катил на велосипеде посыльный в униформе. Притормозил, поздоровался:

— День добрый, мадемуазель! Телеграмма для мсье Лароша!

Жюстен уже бежал к ним. Схватил послание из Нью-Йорка, поблагодарил посыльного, который тут же повернул назад. Жермен тихонько вздохнула. Для нее, скромной деревенской жительницы, мир ограничивался Пуатье и Рюффеком, где она два года служила в доме нотариуса. Подумав немного, она решила непременно посмотреть в словаре, что представляет собой эта Америка — страна, где живет Элизабет, красивая молодая дама с такими ясными голубыми глазами.

Жюстен, пристроившись с северной стороны конюшни, в третий раз перечитал телеграмму.

Новость и правда была экстраординарной.

«Нашли папу. Он жив. Уточняю: Гийом Дюкен, мой отец, жив. Пока не говори ничего дедушке Туану. Папа в коме. Жди письмо. Люблю тебя. Элизабет»

Он поцеловал клочок бумаги, благодаря Всевышнего. Ему передалась радость, которую испытывала в тот момент его обожаемая принцесса, как если бы их и не разделяли океаны и континенты.

Нью-Йорк, французская больница, суббота, 15 июля 1905 года

Элизабет сидела у кровати отца. В палате они были одни. Жан вышел покурить на улицу, на солнце. Все свое время он делил между больницей и магазином. За пять дней состояние пациента улучшилось. Сестры, которым помогала квалифицированная медсестра «из мирских», заботились о его туалете и выполняли все необходимые гигиенические процедуры.

— Вам этим заниматься не пристало, — заявила сестра Бландин, когда Элизабет предложила свои услуги. — Почаще держите мсье Дюкена за руку, рассказывайте о прошлой жизни. Врачи считают, это ему на пользу.

Последние сомнения развеялись, когда Батист Рамбер пришел навестить своего давнишнего компаньона, с которым они объехали всю Францию. В курс дела его посвятила Бонни. Батист прослезился, вспоминая прошлое, и твердо заявил: это Г ийом!

— Точно он! Исхудал, конечно, и постарел. Но не узнать его невозможно!

Жан поблагодарил его за эти слова, несмотря на уверенность в своей правоте, записи в регистрационных книгах и наличие шрамов. С этого момента для персонала больницы Мартена не существовало. Элизабет лучилась радостью каждый раз, слыша обращение «мсье Дюкен» или «мсье Гийом».

Оставалась лишь одна проблема, для них с Жаном самая насущная. Когда Гийом выйдет из комы — если это чудо все-таки случится! — как ему все объяснить? Да и поймет ли? Сколько раз они уже слышали: «Этот человек — слабоумный!»

— Папочка, милый, я тебя слабоумным вовсе не считаю, — говорила Элизабет, поглаживая пальцы отца. — Знаешь, что я думаю? Когда человек вообще ничего не помнит, когда в памяти — пустота, ему весь окружающий мир кажется враждебным. У тебя долго единственной целью было уцелеть, заработать пару центов, чтобы заплатить за проживание монахиням, или просто на еду. Тебя часто терзали голод, холод, одиночество. Боже мой! Страшно подумать, что все эти годы, пока ты скитался по Нью-Йорку вместе с тысячами других бедолаг, я жила в тепле, носила красивые платья и лакомилась деликатесами, не понимая, какое это благо!

Эта несправедливость казалась Элизабет ужасной. И напрасно, когда она приходила домой, Вулворты пытались ее урезонить. Молодая женщина твердила, что она — неблагодарная дочь. Уговоры не помогали.

— Мои приемные родители — люди очень добрые и щедрые, папочка. Они считают, что после нашего с тобой расставания я тоже пережила немало. Если очнешься, сможешь ли ты рассказать, какие беды выпали на твою долю?

В дверь постучали. Вошла сестра Леокадия с подносом. Гийома поили бульоном и сладким молоком, давали жидкую кашу.

— Полдник для мсье Дюкена! — объявила монахиня, по натуре более жизнерадостная, чем сестра Бландин. — Я добавила в молоко немного какао. Доктор вот что говорит: пока больной может глотать и не слабеет, надежда есть!

— Спасибо, сестра! Уверена, с Божьей помощью папа поправится! — улыбнулась в ответ Элизабет.

И снова осталась наедине с отцом. На то, чтобы его покормить, ушло пятнадцать минут. Уже это было маленьким счастьем — кормить, деликатно вытирать ему рот, смоченной в теплой воде салфеткой — глаза.

— Что рассказать тебе сегодня? — спросила она, снова беря его за руку. — Мы с дядей Жаном, кажется, выложили уже все. И про мельницу Дюкенов, и про реку, и про ваши детские шалости, и как ты начинал работать плотником. И про маму, Катрин, твою обожаемую Кати! Я даже про куклу вспомнила, которую мне смастерил дедушка Туан перед нашим отъездом. Папа, я так сильно тебя люблю! Я никогда столько не молилась, как в больничной часовне. Я сейчас почти беспрестанно молюсь! Бонни, жена дяди Жана, ходит ставить свечки в собор Святого Патрика. А хочешь, открою свой самый большой секрет? Мама всегда со мной!

Иногда я слышу ее голос у себя в голове. Она утешает меня, направляет. Ты узнал ее золотой медальон — тот, что забрал у меня на Бродвее? Мамочка никогда с ним не расставалась. Твоя красавица Кати…