Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [152]

И сестра Бландин невозмутимо указала им на дверь. Элизабет еще колебалась.

— Но ведь папа может умереть в наше отсутствие! — сказала она. — Когда я держу его за руку, то знаю: он это чувствует!

— Мадам, разумеется, вы сможете навещать Мартена, если будет установлено, что он ваш отец.

— Ладно, — уступил Жан. — Следуем за вами, сестра!

Дакота-билдинг, понедельник, 10 июля 1905 года

При виде входящей в столовую Элизабет Мейбл вздохнула с облегчением. Было девять утра. Эдвард помогал Антонэну справиться с завтраком, но мальчик вскочил со стула, едва увидев мать.

— Мамочка, милая! — приговаривал он, словно после долгой разлуки.

Молодая женщина взяла его на руки, крепко обняла. Он обвил ее шею своими маленькими ручками.

— Где ты была?

— В больнице, Антонэн. Всю ночь. Присматривала за пациентом, который очень болен.

— Но больше не пойдешь, правда? Скажи? И можно я пойду к себе в комнату поиграю?

— Да, конечно иди. Через время я к тебе загляну!

Норма принесла кофе. Мейбл все рассказала своей домоправительнице, как только та вернулась после выходного.

— Если всю ночь не спали, это поможет вам взбодриться, — ласково обратилась она к Элизабет. — Я отведу Антонэна и заодно приберу его постель.

— Спасибо, Норма!

Мейбл и Эдвард не решались ни о чем ее спрашивать. Элизабет посмотрела на него, на нее, потом налила себе кофе и села за стол напротив них.

— Это папа, — сказала она. — Жан его узнал.

— После стольких лет? — Эдвард был настроен скептически.

— Да. Они братья, выросли в одной семье, вместе играли, ходили на речку. У Жана хорошая память на детали, которые я, в силу возраста, знать не могла. Монахиня, сестра Бландин, согласилась с его аргументами.

— Боже мой! Поверить невозможно! — призналась Мейбл.

— Но это правда, ма. У папы есть очень давний шрам на правом колене, Жан проверил. В свои тринадцать Гийом упал во дворе, возле мельницы. Рана была глубокая, потому что он поранился о косу, забытую на земле старшим братом, Пьером. Амбруази, их мама, как могла обработала рану. Пьера за неосмотрительность наказали. Еще у папы есть шрам на левом предплечье. Он поранился, когда путешествовал по Франции с другими компаньонами-плотниками. Вернувшись в отчий дом, он всем показывал этот шрам, называя его «печать профессии».

Мейбл зачарованно кивала. Эдвард же продолжал хмуриться. Новости его почему-то не радовали.

— Могли бы спросить, как папа себя чувствует после операции, — заметила Элизабет.

— Конечно, милая! Прости нас, пожалуйста, — отвечала Мейбл, — мы еще не пришли в себя от потрясения. Правда, Эдвард?

— Мало ли какие у человека шрамы! — не желал сдаваться мистер Вулворт. — Ты с ним разговаривала?

— Увы, нет! Ночью мне удалось побеседовать с врачом. Папа в коме. Он может умереть, так и не придя в сознание, а если очнется, то мало шансов, что он нас с Жаном узнает.

— И что тогда? — спросила Мейбл.

— Сделаю все, чтобы память к нему вернулась, — с воодушевлением заявила Элизабет. — Думаю, сестра Бландин нас пожалела. Выглядит она суровой, но сердце у нее доброе. В три утра она разыскала больничные журналы за 1886 год, хотя работала тогда не тут, а во Франции. И вот что выяснилось: утром 9 ноября во французскую больницу поступил мужчина с большим количеством ран на голове и груди. Босой, в штанах и окровавленной рубашке. Никакой куртки с медными пуговицами. Его привезли туда, потому что он просил помощи… по-французски. Этому эпизоду в журнале отведена целая страница. Я сама читала!

— Имя пострадавшего указано? — уже намного мягче поинтересовался Эдвард.

— Нет, па. В больнице в то время почти нечем было лечить, условия гигиены — жуткие. Несколько недель папа был между жизнью и смертью, а когда поправился, врачи диагностировали амнезию. Разговаривать он не мог, но простые фразы понимал. Поначалу ему доверяли несложную работу, потому что денег платить за пансион у него не было. И вот однажды вечером, в 1889 году, он оттуда ушел. В больницу наведывался редко, о чем тоже есть пометки в регистрационных книгах. Сестры между собой называют его Мартеном — распространенное французское имя.

— Столько лет прошло, а он так ничего и не вспомнил! — ужаснулась впечатлительная Мейбл.

— Лисбет, тебя проинформировали, что этот Мартен — слабоумный, — продолжал Эдвард. — И у него пугающие, пустые глаза. А еще — что его влечет к маленьким девочкам, за что он уже попадал в психиатрическую клинику. Я ничего не придумываю, ты сама рассказывала. Это, конечно, может быть твой отец, но будь благоразумна! Он не такой, каким был. Со вчерашнего дня ты взбудоражена, надеешься на чудо, и это опасно. Разве мало ты страдала? Я люблю тебя всей душой и хочу защитить.

— Па, я знаю, как ты меня любишь, и ма тоже. Но никто не может помешать мне ухаживать за папой, слабоумный он или нет. Вы оба часто меня упрекали, что я не делюсь своими тревогами, страхами, предчувствиями, не рассказываю свои страшные сны. Но я записывала все, что мне снилось, в блокнот. Можете прочитать, если хотите.

Прибежал Антонэн, за ним по пятам — Норма. Мальчик вскарабкался к матери на колени, локтем опрокинув чашку.

— Мамочка, хочу в парк! — потребовал он. — Я тебя жду, жду, а ты не идешь играть!