Синева осенних вечеров - [4]

Толпой за нами смерть по следу

И слово — пуле и штыку, —

Но только так берут победу,

И добывают так строку.

Северо-Западный фронт, июнь 1941

МЫ ШЛИ НАЗАД, БЛЕДНЫ ОТ ГНЕВА

Мы шли назад, бледны от гнева.

Штыки в крови. Нагрет металл.

И пепел хлеба, пепел хлеба

В глазах угрюмых оседал.

Мы шли назад. А к нам из тыла

Спешили в черный этот час

Урала яростная сила,

Твоя уверенность, Кузбасс.

Гремят гранаты, бесноваты,

И душу тяжелит вина —

Мы пятимся… Но даль расплаты

Полуослепшим нам — видна…

Псков, 8 июля 1941

РЕКА

Кузьме Горбунову

Стоим в окопах у Ловати.

Почти в траншеи бьет волна.

В ознобе взрывов на закате

Река угрюма и мутна.

Ей долго быть чертою синей

На картах Ставки и штабных,

Пока врагов не опрокинем,

Пока не вдавим в землю их.

Солдату высшая награда,

Чтоб ты струилась, широка, —

И не рубеж, и не преграда,

А просто — синяя река,

В которой мирно мокнут сети,

Куда, уздечкою звеня,

Приходит мальчик на рассвете

Поить колхозного коня.

Ловать, август 1941

ПОЭТ

Степану Щипачеву

Мы жили с ним в блиндажике-землянке,

На сене спали у костра вдвоем,

Ползли сквозь ночь по выжженной полянке,

Издерганной винтовочным огнем.

Бежали, задыхаясь, на рассвете

За танками ревущими, в огне.

Глотая слезы, видели, как дети

Без плача умирают на войне.

…Благословен тот лес на перевале,

Сырой блиндаж с коптилкой у виска,

Где он слагал стихи, которых ждали

Идущие под пулями войска.

Валдай, 1941

В БЕСКРОВНОМ ПЛАМЕНИ РАССВЕТА

В бескровном пламени рассвета

Поля пусты, земля в золе,

В огне боев сгорело лето

На этой северной земле.

Дома истерзаны войною,

И смерть обыденно близка,

И голый тополь над стеною,

Как жало ржавого штыка.

За черным остовом завода

Тропа опальная пуста,

И пенят масляную воду

Быки разбитого моста.

Здесь враг прошел. Пожаром веет.

И в горле — ярости комок.

Кто ненавидеть не умеет,

Тот никогда любить не мог.

Северо-Западный фронт, 1941

БЛЕСТИТ НА ТРАВКЕ ПЕРВЫЙ ИНЕЙ

Блестит на травке первый иней,

Трещит легонько ломкий лед.

На горизонте небо сине,

Уходят летчики в полет.

Иной и шутит, и беспечен,

Как будто гладкий выпал путь,

А он уж пулею примечен,

Ему и дня не протянуть.

Мне говорят: «Зачем лукавить?

Пусть каждый будет сам собой, —

Судьба солдата не легка ведь,

Так не заигрывай с судьбой…»

И все ж — да славится бравада,

Хоть не проста она вдвойне:

Ведь жить-то надо, драться надо,

И на войне — как на войне!

Старая Русса, 1941

НЕ ТО… НЕ ТО… Я ЗНАЮ САМ…

Не то… не то… Я знаю сам…

Опять на травах сплю ежовых,

И ковыляет по лесам

Дорога в язвах и ожогах.

Не то сказал… Не так ушел…

А гром и злобен, и огромен,

А над войною воздух желт,

И тучи черные багровы.

И в пулеметных лентах Русь,

Врагам не отдана на травлю.

…Прости меня. Даст бог, вернусь —

Все доскажу и все поправлю.

1941

ШИНЕЛЬ БОЙЦА ОТ СНЕГА ЗАДУБЕЛА

Шинель бойца от снега задубела.

И костерок уже погас сырой.

В окопе все покрыто белой

Шершавою обветренной корой.

Солдат не замечает вьюжной пыли,

Утрат сейчас не помнит и потерь:

Бойцы сегодня письма получили,

И он с детьми беседует теперь.

1941

МЫ НА ДНЕ ОКОПЧИКА УСНУЛИ

Мы на дне окопчика уснули.

Над войной покой наш вознесен.

Падают пылающие пули

Прямо в мой багровый полусон.

Падают, не задевают тела…

Стихла ночь… Ни звука, ни огня…

Иль душа от тела отлетела.

На болоте бросила меня?

…Кое-как растягиваю веки,

Снег стираю тлеющий с лица.

Рядом спят вповалку человеки,

Будто жен обнявши ружьеца.

Милые! Какая мне удача —

Вы живые, и окоп живой!

Мины лишь бормочут и судачат,

Перекатываясь над головой.

Часовые маются до света.

Над окопчиком в потеках льда

Бледная качается ракета —

Полночи военная звезда.

И в своем убежище убогом,

Поворчав на холод и на тьму,

Снова я протискиваюсь боком

К ближнему братану моему.

И, в шинель укутываясь туже,

Засыпая, ухмыляюсь зло:

«А врагу в России хуже… хуже…

Всю Россию снегом замело…»

Под Старой Руссой, декабрь 1941

ГОРИЗОНТ ГОРЕЛ, КАК ФАКЕЛ

Ивану Стаднюку

Горизонт горел, как факел…

Кольт и шашка — на двоих.

Мы с тобой неслись в атаке

На конях нестроевых.

Мы кричали что-то вяло

С прытью явно тыловой.

И металось из металла

Крошево над головой.

Седла новые скрипели.

Кони ржали и не шли

В этой огненной купели,

В этом хаосе земли.

Пули ныли тонко-тонко…

Мокла с поводом ладонь…

И тоскливей жеребенка

Подо мной заплакал конь.

И дышал он, точно птица.

Угодившая в беду.

Стал качаться и валиться,

Умирая на ходу.

Молодые… Жить охота…

Ты мне крикнул на скаку:

— Не добраться пешим ходом,

Прыгай, что ли, за луку!..

Шел конек с двойною ношей.

Пули пели, как лоза.

Были мы с тобой моложе —

Кости, кожа да глаза.

И тащил нас в муке слезной,

Не щадя мосластых ног,

Безотказный конь обозный,

Уцелевший твой конек.

Френчей рябь… Рычанье пушек…

Шашек всплески… Дым в аду…

И покойники фон Буша

У Ловати на виду.

Танк торчал горой негрозной.

Через рваное жерло

Кровью мертвою, венозной

Пламя черное текло.

И тряслась в дыму пожара,

Пробиваясь напролом,

Сухопарых парней пара

На седле и за седлом.

Генерал увидел это,

Усмехнулся неспроста:

— На Пегасе — два поэта,

Не по штату теснота!

Те заботы — не заботы…

Подозвал кивком бойца:

— Дать писателю пехоты

Заводного жеребца!..

Я изрек посильным басом,

Оттерев дружка плечом:

— Тут Пегасы и Парнасы

Совершенно ни при чем!

Тут совсем иные сферы,

И о том, как видно, речь:

Бережешь себя сверх меры, —