Синева осенних вечеров - [3]

Живая шла скала,

Шагала наша радость,

И гордость наша шла.

И с нами Вечный город,

Державы всей душа.

Мы шли, на вязь собора

Равнение держа.

Бывало так — тирады

С ухмылкой плел простак:

— Парады, что ж — парады,

А на войне-то как?

Мы усмехались: — Шпарьте…

Работали вдвойне.

Одной из первых гвардий

Ты стала на войне!

Года бегут, и ярко

Мне виден первый полк,

Родная Пролетарка,

Знамен багровых шелк,

И молодость, и сила,

И первых строчек след,

И Родина Россия,

Которой двадцать лет.

1977

И ПИР БЕЗ КРАЯ УГНЕТАЕТ

И пир без края угнетает,

И в тягость женщина, когда

Молчит и терпит, как святая

На дыбе вечного суда.

Нет, бабы спорят, как парламент,

Что утром встал не с той ноги,

И мир дерется и горланит,

Свои не пряча синяки.

Он, этот мир, совсем не робок,

И на его лице бойца

Печати местных нервотрепок,

Рубцы немецкого свинца.

1977

ПОРОЙ ОТ ВЗДОРА САТАНЕЮ

Порой от вздора сатанею.

Нет, это, право, не умно:

Я был вселенной, стану ею,

Как хлеб насущный и вино.

И злой дурак, и добрый гений

Мы в землю все в свой срок уйдем

Могучей плотью удобрений,

Тяжелым градом и дождем.

Мы старше. Старится планета.

Трубит во славу истин медь.

И мы исчезнем. Трудно это

Живой душе уразуметь.

И все ж с усердием педанта

Не станем зря искать ответ,

Уж коли Пушкина и Данта

Не пощадил наш белый свет.

1977

КОГДА ХМЕЛЕЕТ ГОЛОВА

Когда хмелеет голова

От женских губ и от полета,

Я понимаю птиц слова

И голос бурого болота.

Я различаю речь берез,

И бормотание стрекоз,

И жениха кукушки

Гаданье у опушки.

И мне становятся тогда

Ночей понятны крохи:

Молвь городов (она горда)

И деревенек вздохи,

Ворчливой молнии укол,

И ржи рифмованный глагол,

И мерный говор лета,

И первый клик рассвета.

Я слышу гиканье и гам

Артели воробьиной,

Коней беседы по лугам,

И рек мотив старинный,

Колодца брошенного вскрик,

И ветхой мельницы язык,

И шум оглохших сосен.

Чей диалог несносен.

Когда хмелеет голова

От женских губ и от полета,

Ты понимаешь, как права

Любовь, поднявшая кого-то,

Любовь, способная разжечь

Земли таинственную речь,

И слух ее, и зренье

Вместить в стихотворенье.

1977

ВОЗНИКАЮТ ЖЕЛАННЫЕ ЛИЦА

Наши дочери ныне девицы,

Наши парни ушли за порог.

Что ж, теперь-то, пожалуй, влюбиться

Наступает нам истинный срок.

Годы дыбились громом и дымом,

И в крутой круговерти труда

Уделяли мы людям любимым…

Что мы им уделяли тогда?..

В грозном грохоте маршей и песен,

Где и собственный значился стих,

Возводили мы грады и веси

По приказу райкомов своих.

Ах, походов холодные каши,

Ах, морозные слезы из глаз!

Как ругали нас женщины наши,

Как они тосковали о нас!

…Возникают желанные лица

В перепутьях осенних дорог.

Что ж, теперь-то, пожалуй, влюбиться

Наступает нам истинный срок.

1977

НЕ СПОРЬ С ГЛУПЦАМИ ПОНАПРАСНУ

Не спорь с глупцами понапрасну,

До срока молодость не тронь,

Но помни: прежде, чем погаснуть,

На миг взметается огонь.

И в том полете умиранья,

И в глубь упрятанной тоски

Он воспаряет над мирами,

Он торжествует по-мужски.

Пусть ухмыльнется кто-то: «Бредни…»,

Есть упоение, заметь,

Своим дыханием последним

Еще живущее согреть.

1978

2. Кровавые росы

ЗЕМЛИ НЕМАЯ НИЩЕТА

Земли немая нищета…

Леса́ молчат навстречу бою.

У пулеметного щита

Трубач с холодною трубою.

Во тьме вмерзал губами в медь,

Бежал вперед под ярым градом,

Чтоб первым смерть преодолеть

Иль умереть с бойцами рядом.

Возьми слова, переиначь,

Но дело остается делом, —

Ты звал на подвиги трубач,

Я сам не трус и верю смелым.

Я верю слову и свинцу,

Что пробивают путь во мраке.

Я верю нашему певцу

В бою. На линии атаки.

Карельский фронт, январь 1940

РЖАВЕЕТ КАСКА НА МОГИЛЕ

Ржавеет каска на могиле.

Бежит дорожка к блиндажу.

…Мы под одним накатом жили,

Мы из одной жестянки пили…

Что я жене его скажу?..

Алакуса, 1939

НА ФАНЕРНОЙ ДОЩЕЧКЕ КАРАКУЛИ

(Надпись на могиле медицинской сестры в Мется-Пирти)

На фанерной дощечке каракули

Ни вьюга, ни дождь не смыли:

«Все красноармейцы плакали,

Когда ее хоронили…»

Финляндия, 1939

МЫ В РАЗВЕДКУ УХОДИЛИ

Мы в разведку уходили.

Ты сказал мне побратим:

— Дело сделаем мы, или

Богу душу отдадим.

Я тебе тогда ответил:

— Это славно и по мне —

Походить на белом свете

Не в обозе, а в огне.

Пули ныли, будто улей,

Мчалась снежная река,

И ползли мы через пули,

Неприцельные пока.

И в начальном этом деле,

Миновав передний край,

Так мы оба пропотели,

Что хоть каски выжимай.

Наши пули рвались роем,

Били мы из ППШа,

Что ж, на то разведка боем —

На кон ставится душа.

Я врага не буду хаять,

Он стрелял по нас ладом,

И пылала ночь лихая,

Ночь, закованная льдом.

Уползали мы в ометы,

Усмехались: «Догони…»,

Засекали пулеметы,

Орудийные огни.

Артиллерией отпеты

На передней полосе,

Санитарные пакеты

Израсходовали все.

Ты тащил меня из боя,

Горевал: «Хотя б глоток…»

Ликовал: «А мы с тобою

Дело сделали, браток.

В медсанбате, как у бати,

И покуришь, и попьешь,

И поплачешь на кровати,

Коль от боли невтерпеж».

Оклемался я и кое-как

Вижу: печь… в палатке дым…

И мигает мне на койке

В красной марле побратим.

…Громыхает канонада,

И на рать уходит рать.

Смерть вокруг. Кому-то надо

За Россию умирать.

1978

СЛОЖИЛ БЫ СТРОЧКУ И СБЕРЕГ

Сложил бы строчку и сберег,

Знал цену каждому словечку,

Когда б привал на малый срок,

Когда б коптилку или свечку.

Но ничего в дороге нет.

Визжат, давясь песком, снаряды.

Слепой холодный свет ракет

Колеблется от канонады.