Синагога и улица - [118]

— Именно вас, ребе, подразумевал этот немецкий раввин под словом «лжепророки»! — сказал синагогальный староста Меир-Михл Иоффе, тыкая пальцем в раввина Кенигсберга. — Он наверняка слыхал от приближенных нашего городского раввина, а может быть, и от него самого, что вы постоянно комментируете гафтору в пользу Эрец-Исроэл, вот он и комментировал гафтору против Эрец-Исроэл.

— За исключением этого раввина, все немецкие гости бритые. Говорят, они используют такую мазь, от которой не растут волосы, а это позволено по закону, — откликнулся реб Довид Гандз с длинной седой бородой и с черными застывшими глазами.

Третий синагогальный староста Мойше Мошкович, торговец культовыми принадлежностями и опытный сват, известный в раввинском мире, нетерпеливо махнул рукой:

— Евреи, говорите о деле! Решено, господа! Через неделю в субботу после минхи вы не будете выступать, как всегда, в нашей синагоге. На этот раз вы будете выступать в Городской синагоге. И пусть ваше слово будет острым, как нож. Вы должны им сказать, что заповедь заселения Эрец-Исроэл — это величайшая заповедь Торы и что халуцы, даже нерелигиозные, — это наши родные дети. Это вы должны им сказать. Если даяны и зятьки-сторонники «Агуды», живущие на содержании тестей, скажут хоть слово против, вспыхнет пламя!

— Я всегда говорил, что реб Мойше-Мордехай Айзенштат на самом деле раввин только местной «Агуды», а не всех гродненских евреев, как считается, — медленно, будто у него онемело нёбо, произнес реб Довид Гандз.

— Я говорил это еще до вас! — сказал, как отрубил, низенький Мойше Мошкович. — Вот мое слово: пусть реб Мойше-Мордехай скажет честно и прямо, что он целиком поддерживает «Агуду», тогда он будет раввином гродненской «Агуды», а реб Ури-Цви Кенигсберг, бывший грайпевский раввин, будет раввином «Мизрахи».

— Мы выйдем на священную войну, чтобы вы, ребе, стали гродненским раввином «Мизрахи» точно так же, как реб Мойше-Мордехай — раввин местных сторонников «Агуды», — вмешался в разговор Меир-Михл Йоффе, задыхаясь от потрясения и гнева. — Ох-ох, как может этот немецкий раввинчик вылезти к орн-койдешу Большой синагоги и хулить целый город евреев за то, что они не хотят в ожидании прихода Мессии гнить в гродненском изгнании. А его компания, эти йеке[260], еще и кивали придурковато в знак согласия!

— Не понимаю, чему тут удивляться? — вмешалась посвежевшая лицом раввинша Переле певучим молодым голосом. — Как я слышала, этот раввин — из Брюсселя. Там евреи торгуют алмазами, и их не преследуют антисемиты. Он может спокойно ждать прихода Мессии. Вы ведь наверняка проголодались, господа. Идите мыть руки.

Мужчины весело откликнулись: конечно, они голодны. Ведь они провели все время после полудня в Городской синагоге. Переле подала на стол холодную рыбу, говяжий студень, запеканку из лапши и сливовый компот, а потом отправилась на кухню заваривать чай. Жуя, с набитыми ртами, синагогальные старосты рассказали, что завтра утром йеке уезжают, а через неделю по всему Гродно объявят, что в субботу «Шира»[261], когда читают недельный раздел Торы «Бешалах»[262], грайпевский раввин выступит в Городской синагоге. Наверняка начнется суматоха, и сторонники «Агуды» будут из кожи лезть. Синагогальные старосты точили зубы, готовясь к войне, как точат нож о вилку, и снова напоминали, что под лжепророками немецкий раввин подразумевал его, реб Ури-Цви га-Коэна Кенигсберга. При этом они расхваливали мудрость и гостеприимство раввинши, глотая холодные куски и запивая их холодным чаем, — и вдруг ушли так же поспешно и шумно, как появились.

Только тогда реб Ури-Цви поднял на жену подернутые тоской глаза и простонал: как он может сказать, стоя у орн-койдеша, что заповедь заселения Эрец-Исроэл превыше всех заповедей Торы?

— Ты можешь и должен это сказать. — Переле стояла перед мужем, уперев руки в боки. — Погоди! — сказала она ему. — Что упоминается в Торе чаще — заповедь возложения тфилин или Эрец-Исроэл? Разве это мелочь — заповедь возложения тфилин? Тем не менее она упоминается только пару раз, а Эрец-Исроэл упоминается то и дело во всем Танахе.

Что он смотрит на нее с открытым ртом? Ему нечего ответить? Она это не сама выдумала. Она еще в девичестве слыхала, как один проповедник говорил это ее отцу. И если ее отец не нашел, что на это ответить, то прихвостни гродненского раввина уж наверняка лишатся дара речи.

Переле пошла на кухню мыть посуду. При этом она говорила себе: ее бездельнику самому никогда не пришло бы в голову выступить в гродненской Городской синагоге и получить поддержку в борьбе за то, чтобы Мойше-Мордехай Айзенштат не был больше единственным городским раввином.

13

В субботу после предвечерней молитвы посреди проповеди реб Ури-Цви в битком набитой Городской синагоге раздался крик:

— Грайпевский раввин должен бы постыдиться говорить, что доктор Герцль и его компания сионистов как-то связаны с Торой!

Проповедник в растерянности замолчал, и вся публика оглянулась, ища крикуна. Сразу же раздался еще один голос:

— Гемора уже рассказывала нам об одном первосвященнике, который на старости лет стал саддукеем