Символ веры третьего тысячелетия - [20]

Эдди схватил старенький карабин и выскочил за порог…

Потом, на суде, Маркус утверждал, что хотел только задержать вора. Он был немногословен, дескать, крикнул невидимке, чтобы оставался на месте, если не хочет, чтобы его подстрелили; потом вроде бы услышал слева от себя осторожные шаги; поднял ружье и…

Гарри был сражен наповал.

Этот случай вызвал много кривотолков в округе, а потом стал известен и на всю страну. Адвокаты, выступавшие на процессе, были великолепными ораторами и искушенными законниками да еще и старыми соперниками. Судья славился остроумием. В присяжные попали самые консервативные янки – из тех, кто упорно отказывался зимой уезжать туда, где теплее. Зал суда заполнили люди, безвыездно жившие в Коннектикуте, страдавшие от холода и упорно не понимавшие, почему правительство не разрешает им погреться у печей.

– Хочу побывать на судебном заседании по делу Маркуса, – сказал доктор Кристиан в один из последних февральских дней за традиционным семейным кофе.

– Джошуа, на улице так холодно, а суд так далеко, – забеспокоилась Мама, не любившая, когда он отлучается из дому, особенно зимой: она не могла забыть о несчастьи с Джоном.

– Мелочи, – бросил Джошуа. Он понимал, что волнует Маму, но решил пойти в суд во что бы то ни стало.

– Я должен быть там, Мама. Да, на дворе холодно, но уже слышна капель – значит, зима к концу. Не думаю, чтобы я попал в пургу.

– Там, в Хатфорде, минимум на десять градусов холоднее, чем у нас в Холломане, – настаивала она.

Он вздохнул:

– Мама, мне необходимо пойти. Такого накала страстей не было давно. Этот случай всколыхнул людей, вынес на поверхность горести и обиды, которые они таили в глубине души. Не забудь: это дело об убийстве. Значит, оно напрямую связано с «неврозами тысячелетия».

– Хотел бы я пойти с тобой, – задумчиво проговорил Джеймс.

– Почему бы и нет?

– Остановить клинику? Нет уж, Джошуа, иди один. Потом расскажешь…

– Собираешься поговорить с Маркусом? – спросил Эндрю.

– Конечно. Если разрешат. И если он захочет. Хотя… Он захочет, я уверен: сейчас он готов ухватиться за любую соломинку, лишь бы выбраться из передряги, в которую попал.

– Ему предъявят обвинение в убийстве, – сказала Мириам. – И наверняка признают виновным.

– Скорее всего. Хотя все зависит от того, как суд истолкует мотивы его действий.

– А как думаешь ты, Джош? Он убил преднамеренно?

– Трудно сказать, не видев человека. Во всяком случае, многие в этом убеждены. Да Маркус и сам признал, что целился из ружья, точно зная, что на мушке – человек. Но я, честно говоря, не знаю. Не уверен, что человек вроде Маркуса может жаждать чьей-то смерти. Конечно, выскочив из дома, он был зол. И – одинок. Один, в тумане… Туман обостряет чувство заброшенности, ощущение тревоги. Нет, я не знаю, Мирри.

– Если не хочешь брать с собой Джеймса, возьми хотя бы меня, – сказала Мэри.

– Нет, я пойду один.

Никому из Кристианов и в голову не приходило, что в мечтах она то и дело уезжает из этого дома, уносится далеко-далеко туда, где потребуются нерастраченная ею способность любить, где нет семейной тирании. Прояви она побольше настойчивости, захлопай радостно в ладоши, как ребенок, которому обещана прогулка, – конечно же, Джошуа взял бы ее с собой. Она же, натолкнувшись на отказ, замолчала и ушла в себя. Пусть, пусть! Вокруг нее тупые, бесчувственные люди, совсем не думающие о Мэри. Бог с ними. Она освободится от них, обязательно освободится.

Автобус тащился долго: водителю то и дело приходилось сворачивать на обочину, чтобы высадить пассажиров, а обочины давно не чистились и заросли сугробами: сил хватало только-только на то, чтобы поддерживать порядок на магистралях между крупными городами да на городских мостовых.

Начнись слушание дела на неделю раньше, дорога была бы в более приличном состоянии. Но оттепель оказалась недолгой: пошел снег, подморозило. Снегопад застал их в Миддлауне и сопровождал до самого Хатфорда. Это тоже не прибавило автобусу скорости. Джошуа удалось снять номер в мотеле неподалеку от суда. Как и в большинстве гостиниц, здесь едва-едва топили и в номерах ртуть термометра поднималась не выше семнадцати градусов, да и то с шести утра до десяти вечера; зато столовую украшал электрический камин с фальшивым поленом. Спустившись в столовую, Кристиан удивился, что здесь так людно, и тут же догадался, что все эти люди приехали в Хатфорд, как и он, из-за суда над Маркусом. Это могли быть журналисты. Он узнал Бенджамина Стайнфельда: маэстро одиноко ужинал за столиком в углу. За другим сидел мэр Детройта Доминик д'Эсте, рядом с ним – бледнокожая брюнетка, лицо которой показалось ему вроде бы знакомым. Идя через зал, он оглянулся на нее. Удивительно: женщина ответила ему приветливой улыбкой и легким поклоном, в которых угадывались готовность и желание познакомиться. Нет, это не ведущая какой-нибудь популярной телепрограммы. Но где-то он ее видел. Вот только где?

Он сел за столик по соседству с д'Эсте и его спутницей. Официантка, явно уже уставшая, с горестной миной подала Кристиану меню. Доктор Кристиан улыбнулся – и лицо ее озарилось радостью. «Какая все же сила заключена в человеческой улыбке! – подумал он. – Но почему тогда, используя улыбку и смех, чтобы исцелить человека, рискуешь навлечь на себя презрение высокоученых психотерапевтов?»