Силы сопротивления - [3]

— Виктор, — тут же вскочил и подал руку молодой человек в мятом костюме. — Брат.

— Чей? — спросил Бурдюков.

— Твой.

— Мой? — Бурдюков механически пожал ладонь. — Не помню.

— Я же говорил! — воскликнул отец.

— Семен, — поднялся второй мужчина, в майке и спортивных штанах. — Родственник. Дальний. Очень приятно.

— Да?

Бурдюков пожал и эту ладонь.

— Коля. С работы.

Третий человек сам схватил Бурдюкова за руку, затряс в своей. Он был улыбчив, усат и косоглаз.

— Оксана, жена брата, — встала тонкая, не в пример Магде, женщина лет сорока в сине-зеленом платье, перетянутом желтым поясом.

Протянутые пальцы, видимо, следовало поцеловать, но Бурдюков проигнорировал движение.

— Да, здравствуйте, — сказал он.

— А мы тоже твои родственники, — поднялся пожилой мужчина в клетчатых штанах и расстегнутой розовой рубашке, увлекая следом за собой крупную, густо накрашенную с утра даму в халате. — Собственно, если бы не были родственниками, чего бы мы здесь делали?

Он рассмеялся собственной шутке. Его нестройно поддержали.

— А я — Павел, — представился последним сосед.

Бурдюков жестом усадил его на место.

— Тебя помню.

— Ты садись, — сказал Бурдюкову отец.

Бурдюков, качнув головой, сел на красивый стул с высокой спинкой прямо во главе стола.

— Ах, вы мои хорошие! — появилась Магда с подносом и сразу принялась расставлять тарелки. — Любите салаты? У меня замечательный мясной салат.

Сидящие одобрительно загудели.

— Это тебе, это вам, Григорий Федорович, это вам…

Постукивали фарфоровые донца, глядел с тарелок горошек, загибались мясные рожки, заплывал майонезом мелко порезанный картофель.

— Я бы не отказался и от горячего, — сказал отец, потирая ладони. — Но раз горячего нет…

Он наклонился к блюду и втянул носом запах.

— Да, замечательно.

— А это тебе, милый.

Магда поставила перед Бурдюковым его порцию.

— Спасибо.

— Ну, — Магда, тронув Семена и Оксану, встала на другом конце стола и молитвенно сложила ладони, — желаю всем приятного аппетита.

Ее шумно поблагодарили, затем застучали ножами и вилками.

— Ах, еще чай! — вспомнила Магда.

Бурдюков проводил ее исчезновение взглядом, потом уставился в свою тарелку.

— Ешь, ешь, — толкнул его сидящий рядом отец. — Потом до вечера ничего не будет.

— Почему? — спросил Бурдюков.

— Ах, Сережа, сынок, — вздохнул отец, остановив ход ножа, набирающего майонез на вилку, — нас всех ждет работа.

— И тебя?

— Всех.

— Мы тоже идем, — подняли руки Виктор и Коля с работы.

— Понятно.

Бурдюков нацелил вилку, но тут с его зрением опять приключилась непонятная штука, помутнение, потемнение, бог знает что, и вместо своей тарелки он увидел кусок картона, размякший с краю, а вместо салата — серого цвета кашицу с крапинами то ли перца, то ли еще чего. Мух? Червей?

Кашицы было на удивление мало.

Бурдюков с отвращением отдернул вилку. Это салат? Это не салат! Что со мной? — ужаснувшись, подумал он в следующий миг. Стол предстал перед ним поставленным на козлы облезлым листом фанеры, тарелки всех остальных оказались такими же кусками картона с пятнами кашицы, похожей на собачьи экскременты. Комната превратилась в мрачное помещение с голыми бетонными стенами, обои — в следы протечек, уютная, подобранная Магдой мебель — в нагромождения картонных коробок, а стулья — в ящики или просто сложенные друг на друга кирпичи.

Но больше всего испугали Бурдюкова люди.

Отец опять стал изношенным, худым стариком в трусах. На груди — грязный развод, на левом запястье — короста. Дрожа от холода, старик с аппетитом кромсал кашицу деревянной палочкой. Брат Виктор лишился волос, ужался в теле, опал в щеках. Тонкогубый, с кругами под глазами, он сидел не в костюме, а в каком-то беспорядочно намотанном тряпье. Не лучше выглядел и Семен, вместо тряпья запакованный в картон, скрепленный скотчем и нитками. Лицо у Семена было зеленоватое, больное, вместо правого глаза из глазницы таращилась пустота. В заросшем, беззубом мужчине с трудом угадывался улыбчивый Коля. С тряпки, намотанной на его голову на манер чалмы, сочилась слизь.

Худая как щепка Оксана не шевелилась. Возможно, что умерла. Или была без сознания. Губы на белом лице были тонкие, синеватые.

На пожилых родственников сил у Бурдюкова уже не хватило — он зажмурился, едва ухватив взглядом драную кофту и обмотавшую дряблую женскую шею ленту из крашеного полиэтилена.

— Почему ты не ешь? — спросил его отец.

— Я болен, — выдавил Бурдюков.

— Ага-ага, лишь бы на работу не идти, — сказал то ли Семен, то ли Коля.

— Магда! — позвал отец.

Бурдюков вздрогнул.

Магда ведь тоже, с оторопью подумалось ему, она изменилась вместе со всеми, она уже другая, не та, что я знал.

Он стиснул кулаки.

Нужно вернуться обратно, необходимо поправить зрение, это какой-то глупый эффект, может, буря так на него влияет.

— А вот и я! — раздался радостный голос Магды. — Чай! Свежий! С лимоном! Пейте на здоровье!

— А твой муж не ест, — ворчливо сказал отец. — Прикидывается больным. Не знаю, кто его так воспитал.

— У него сегодня тестирование, — ласково сказала Магда. — Волнуется.

Бурдюков уловил ее движение, движение прогорклого воздуха, шлепки ног, потом почувствовал, как его гладят по макушке.