Силы сопротивления - [4]

— Мой Се-еренький!

— Не надо, — качнулся Бурдюков, желая вывести голову из-под чужой руки.

— Что, ты меня уже не любишь?

Магда схватила его за волосы. Дернула больно, до искр под веками.

— Ай!

Отец захохотал.

— А теперь салата ему!

Бурдюков успел захлопнуть рот прежде, чем в губы ему грубо, кровя, ткнулась палочка с кашицей.

— Тьфу!

— Ну-ну-ну.

Бурдюков, отбиваясь, замахал руками.

— Ах, мой миленький!

Магда облапила, поцеловала его, зажмуренного, в щеку. Надо посмотреть, подумал Бурдюков с отчаянием, надо посмотреть, какая она. Он открыл глаза.

Сначала он увидел свои ноги и едва не вскрикнул. Ноги были совсем не такими, к каким он привык. Худые, в фиолетовых пятнах синяков, в многочисленных рубцах, они выглядывали из какой-то бумажной насмешки над одеждой. На большом пальце правой ноги не было ногтя. Заросшее мясо красовалось на его месте.

Руки…

Руки тоже подменили. Они вдруг сделались хилыми и белыми, с выступающими синими венами. На левой отсутствовал мизинец. Глубокий порез на ладони то ли он сам, то ли кто-то еще залепил какой-то гадостью. Порез зеленел.

— Тогда я съем твою порцию, — сказала Магда, забирая его кусок картона.

Бурдюков поднял глаза.

— Что? — спросила Магда, глядя, как он на нее смотрит, и заливаясь румянцем. — Все-таки будешь салат?

— Нет, — Бурдюков едва сдержал рвотные позывы. — Ешь сама.

Это не моя жена, забилась под его черепом мысль. Это невозможно. Нет-нет. Я же не слепой. Я не мог…

Он заставил себя смотреть Магде вслед.

Она шла, покачивая мощными бедрами, развернулась, села, улыбнулась ему, взяла кашицу пальцами и запихнула ее в рот.

Плямкнулось на стол отпавшее.

Из одежды на ней имелись только черная юбка с косо надорванным подолом и когда-то белый бюстгальтер, с трудом удерживающий в своих границах гигантскую грудь. Многочисленные жировые складки делали ее тело зыбким, словно бы скомканным. Сейчас Бурдюков ясно видел, что Магда, его милая воздушная Магда, психически не здорова. Это круглое лицо с вытаращенными глазами, этот рот…

Как же так?

— Твой чай!

Старик, назвавшийся его отцом, сунул Бурдюкову мятую пластиковую кружку, полную мутной воды. На поверхности плавали жучки и щепки. Никакого намека, что «чай» подогревали, не было.

Бурдюков побоялся даже пригубить.

— Не хочется, — сказал он. — Мне бы полежать.

— А работать кто будет? — сердито спросил отец.

— Да! — подтвердили остальные. — Так не годится. Все пашут — и ты паши. Каждому своя смена.

— А моя когда? — проявил непонимание Бурдюков.

— Сейчас!

Отец раздраженно залепил ему по щеке, и окружающий мир внезапно сделался прежним. Бурдюков мигнул. Ни тряпок, ни картона, ни грязи, ни голых стен. На нем — его любимая пижама. Руки как руки. С мизинцем, который послушно гнется. На столе, крепком, накрытом скатертью, — тарелки с остатками великолепного салата. Люстра. Комод. Телевизор. Серый свет из окна.

Раздобревший отец держал не кружку — высокий стеклянный бокал, где в золотистой чайной толще вихрились чаинки.

— Так будешь пить?

Бурдюков взял бокал. Пить, на самом деле, хотелось. Чай пах чаем, сколько к носу не подноси. Ладони было горячо. Откуда ему казалось, что Магда не вскипятила? Бурдюков опасливо вытянул губы трубочкой. Нет, оно, конечно, вроде бы чай, но виделось ведь и другое, жуткое, с жучками…

Вокруг уже собирались, надевали комбинезоны и робы, проверяли карманы. Отец затянул «молнию» под воротом темной куртки и теперь, морщась, наблюдал за сыном.

— Ты идиот что ли?

— Нет.

Бурдюков, пересиливая себя, отхлебнул.

— Ну и? — спросил отец.

Бурдюков проглотил выпитое.

— Чай.

— А ты чего думал, коньяк?

— Нет, просто…

— Пошли уже.

Бурдюков допил.

Магда принесла ему штаны и робу с капюшоном. Бурдюков напялил все это прямо на пижаму, гадая, какую ипостась принимает его одежда там, в искаженной реальности. Не заворачивается ли он сейчас в полиэтиленовый пакет?

Виктор, Семен и сосед Павел топтались в коридоре у двери, чтобы выйти всем вместе.

— Давай, — отец подтолкнул его к дверному проему.

— Постой, — Бурдюков обернулся. — Магда.

— Да, Серенький.

Магда, воздушная Магда, с улыбкой прижалась к нему. Где там психическое нездоровье? Нет его.

— Возвращайся.

— А ужин будет? — спросил Бурдюков.

Магда ущипнула его за шею.

— Увидишь.

Пожилая пара родственников смотрела на них с умилением. Худая жена Виктора убирала со стола.

— Ну, все, — сказал Бурдюков.

Впятером они вывалились на лестничную площадку и гулкими пролетами затопали вниз. Пролеты были светлы, холодное утреннее солнце заглядывало в узкие окна. Четыре этажа, сзади и впереди — топот ног и голоса таких же, как и они, торопящихся на смену работяг.

А чем я занимаюсь? — подумал вдруг Бурдюков и не смог вспомнить.

— Какая у нас работа? — спросил он.

Виктор и Семен рассмеялись.

— Нормальная.

Широкая подъездная дверь выпустила Бурдюкова в мир. Он заоглядывался, но отец, как маленького, взял его под локоть, и они побрели по широкому проспекту в сторону гигантского здания, украшенного навигационными огнями.

Дома свечками стояли тут и там, семи-, восьми-, девятиэтажные. Желтели электричеством окна. Трепетали растянутые полотнища, правда, прочитать ни один призыв Бурдюков не смог — складки съедали буквы, ухватить смысл не давало торопливое движение.