Сильвия - [15]

Выехала она из дома на полчаса раньше условленного времени. Светило солнце, которого она не замечала, пели птицы, которых она не слышала. А если он не приедет? Когда она увидела его далеко на дороге, она хотела повернуть лошадь и ускакать в другую сторону. Сердце ее громко стучало, щеки горели, в ушах звучал немолчный бубен. Она сжала руки, прикусила немного язык, и, когда он подъехал ближе, он увидел перед собою безукоризненную светскую даму.

Она с первого взгляда поняла, что и он тоже не такой, какой был вчера. Он, видимо, тоже много передумал и перечувствовал и приехал на условленное место сдержанный и решительный. Он вежливо поздоровался с нею, и, когда они поехали рядом, произнес два-три незначительных слова и замолчал. У Сильвии упало сердце. Он приехал потому, что обещал, но он, очевидно, раскаивается в том, что сказано было накануне. Ну, хорошо, хорошо, она покажет ему, что и она тоже умеет быть холодной. Она могла в своей уязвленной гордости становиться вдруг беспечным ребенком и совершенно не замечать чужих мучений.

Они молча ехали рядом. День был так прекрасен, сосновый лес так чудесно благоухал, птицы так радостно пели, что Сильвия скоро и на самом деле забыла про своего безмолвного спутника. Она улыбалась, тихо напевала песенку. Оглянувшись и увидев его, она отважилась обратиться к нему с незлобивой шуткой:

Рыцарь храбрый, о чем скорбят твои глаза,

О чем молчат твои уста…

И так как у него не оказалось готового стиха для ответа, ей вдруг стало скучно с ним, она тронула поводья и пустила лошадь галопом. Пускай скачет за нею, если хочет! Какое ей, в сущности, дело до него? Она отлично ездила верхом, и не любоваться ею было нельзя. В это утро она была без шляпы, и ни один мужчина не мог смотреть на золотой венец ее волос без сердечного трепета.

Он пришпорил лошадь, догнал ее, поехал рядом с нею, и она почувствовала, что он смотрит на нее. Она повернула к нему голову, улыбнулась ему вежливой, рассеянной улыбкой и, решив еще больше наказать его, спросила, который час. Он посмотрел на часы и ответил на ее вопрос.

– Я хочу доехать до ключа, – сказала она, – потом должна вернуться домой.

Она ждала протеста с его стороны. Но он молчал. Она уезжает, а ему и горя мало. О, что за человек!

Когда они подъезжали к ключу, Сильвии опять стало не по себе. Она была огорчена, что ему безразлично – уедет она или останется. Она остановила лошадь, чтобы дать ей передохнуть и чтобы полюбоваться окаймленным мхом прудом, покрытым ненюфарами.

– Как красиво, – сказала она и повторила, – как красиво.

Он молчал, а она ждала, что он предложит посидеть здесь немного.

Ее раздражение росло. Лошадь отдохнула, напилась воды, что еще можно было предпринять?

– Мне бы хотелось несколько ненюфаров, – внезапно воскликнула она.

Что это с ним? Отчего он так странно смотрит в пространство? Неужели он совершенно не умеет обходиться с женщинами?

– Я хочу несколько ненюфаров, – повторила она. Он недвижно сидел на своей лошади.

– Подержите, пожалуйста, мою лошадь, – сказала она и хотела было сама соскочить. Но он мгновенно спрыгнул на землю, взял поводья ее и своей лошади в одну руку, а другую подал ей. Это было первое его прикосновение, и, вздрогнув с головы до ног, она быстро побежала к пруду, где могла скрыть свое пылающее лицо и смущение.

13

Он медленно, спокойно привязал лошадей к частоколу, а она тем временем собирала цветы, ощущая, как она живописна и красива на этом зеленом лугу. Когда он подошел к ней, она сделала вид, что поглощена собиранием цветов. Несколько мгновений спустя она услыхала его голос:

– Мисс Кассельмен!

Она вся задрожала, но сделала усилие над собою и взглянула на него.

– Да?

– Я должен сказать вам, – начал он, – я не могу продолжать эту игру… Я… я совершенно неподходящий для вас партнер.

– Почему?.. Что вы хотите этим сказать? – промолвила она.

– Я хочу сказать, что я не из тех людей, которые играют своими чувствами, – ответил он. – Вы должны понять это теперь же. Для меня все это очень серьезно, и я хочу знать, так ли это серьезно для вас?

Вот оно! Внезапный вихрь грозил смести все ее ухищрения, весь карточный домик ее кокетства. Но лишиться этого домика она не могла! Это было единственное ее убежище, и она делала невероятные усилия, чтобы его сохранить.

– Почему вы полагаете, что я играю моими чувствами? – спросила она.

– Вы не своими чувствами играете, а чувствами других людей. Я знаю, я давно уже слышал об этом.

Она надменно выпрямилась.

– Вы не одобряете моего поведения, мистер Ширли? Очень жаль!

– Вы должны знать… – начал он.

Но она быстро продолжала, пытаясь прикрыться, как щитом, своей болтовней:

– Вы думаете, что я пустая кокетка, что я играю человеческими сердцами? Это все, на что я способна?

Она откинула голову назад и вызывающе посмотрела на него.

– Нет, мисс Кассельмен, это не все, на что вы способны, – сказал он.

Но азарт, бывший у нее в крови, унаследованный ею от предков, упорно нашептывал ей безумные слова.

– Нет, нет, я себя прекрасно знаю, – это все, на что я способна.

Она нагнулась и стала быстро срывать полевые цветы.

– Разбивать мужские сердца? – спросил он. Она презрительно рассмеялась.