Сильнейшие - [79]

Шиталь проглотила этот совет — или просто его не заметила.

— Я пытаюсь понять, что он такое… открытая дверь, через которую изливается пламя? Всем нам, и северянам, приходится открывать ее — по-разному, а он… он не должен был жить. Человеческое тело и душа не вынесет такого.

— Он такой же, как ты, — мягко сказал Ахатта. — Если бы не мог менять облик, сгорел бы давным-давно. А так — став зверем, отдыхает от огня.

— И все больше в нем зверя…

— Всяко лучше, чем пламя, — чуть снисходительно проговорил. — Разрушений в Астале меньше.

Шиталь не откликнулась — шла, хмурясь едва заметно.

— Жалеешь, что твое слово сохранило ему жизнь?

— Ннет… — сказала, запнувшись.

— Не все ошибки можно исправить.

Ахатта взошел на крыльцо веранды — отсюда он видел сад, и смеющихся мальчишек в саду. Кайе ощутил присутствие деда, вскинулся, замер, готовый огрызнуться на любое резкое слово. Ахатта повернулся и пошел прочь.

Еще два человека в это время возвращались от Дома Звезд — один спокойно вдыхал послеполуденный воздух и любовался огромными золотыми шершнями, сочно гудящими, злыми; другой смотрел прямо перед собой — и в себя.

— Семь Родов, и каждый сам за себя… всякий надеется быть сильнейшим, — тихо говорил Ийа. Серьги в виде кусающей свой хвост змеи поблескивали и покачивались.

— Ты забыл восьмой Род.

— Не забыл. Анмара ничего собой не представляют. Только Шиталь…

— Но она вторая после Ахатты.

— Она одна, Кети. Она — всего лишь один голос. К тому же Шиталь не из тех, кто будет искать себе сторонников. Слишком горда.

— Она тебе нравится?

— Не как женщина.

— Тебя беспокоит этот ребенок? — говорящий и сам нахмурился, что противоречило деланной беспечности тона.

— Неужто его и сейчас не захотят ничем связать? Это безумие. Но я не ожидал, — кажется, Ийа был потрясен.

— Вряд ли. Он играет с собственной силой, как дитя с мячиком. А сделать с ним нельзя ничего…

— Нас поддержат Кауки, может быть, Тиахиу, — Ийа думал о своем. — Впрочем, змея не доверяет другой змее. Они лежат, свившись вместе кольцами, только когда нуждаются друг в друге.

Кети помедлил, опасаясь говорить.

— Много весен назад ты не хотел его смерти.

— Он был ребенком. Но я не забыл Алью, — в приглушенном голосе собеседника Кети почудилось шипение.

— Не он же ее убил.

— Не он, — Ийа улыбнулся, пристально глядя на собеседника. — Разве я это сказал?

— Ты хочешь рассчитаться с ним за смерть девочки? — судя по тону, собеседник считал такую затею безумной.

— Так поступили бы в Тевееррике, или в древних городах. Платить должен тот, кто виновен.

Для Огонька следующие несколько дней пролетели с бешеной скоростью. Кайе почти не оставлял найденыша одного, учил держаться на грис, чуть не с руки кормил какими-то невероятными фруктами. Вывозил в город, который все еще пугал найденыша, или в окрестный лес, или бродил по дому, показывая диковинки. Бабочек ему ловил и сажал на волосы, и каких-то красивых, отливающих металлом жуков. Говорил — здорово смотрятся на рыжей гриве Огонька. Не давал снимать, несмотря на испуг подростка. Правда, в конце концов жалел, и отброшенный жук улетал в ближайшие кусты.

Порой Огонек начинал чувствовать себя домашним зверьком — обращались с ним точь-в-точь как с такой вот покладистой робкой зверушкой. Или, напротив — с ним играли так, как юные хищники играют с сухим листком или большой безобидной ящерицей, без злобы и не задумываясь, как ощущает себя игрушка.

Но знал уже — стоит кому-то бросить на Огонька косой взгляд, Кайе вмиг ощетинится.

Слуг не встречал во владениях Кайе — похоже, те старались не попадаться на глаза младшему из Рода Тайау. И казалось, что пища, одежда появляются по волшебству, порядок наводится сам собой.

А Кайе поражал Огонька своей беспечностью.

— Ты умеешь читать? — спросил он как-то, валяясь на траве с пожелтевшими свитками в руках. Стукнул ладонью по земле рядом с собой — садись!

— Нет… не помню… Что это?

— Рукописи Тевееррики. Мудро, но скучно. — Он потянулся, лежа на спине, раскинул в сторону руки с бесценными свитками.

— А им ничего не будет? — Огонек помнил, как эльо-дани трясся над такими вот старыми листами.

— Подумаешь! — рассмеялся Кайе. — В моих руках пятна от травы и росы — самое меньшее, что им грозит. Что же теперь, не касаться? Падай рядом! Ты старинного письма не знаешь наверняка, ну, все равно.

Упал, не больно-то ловко, и засмеялся.

— Жаль, я не кошка, те на четыре лапы приземляются, верно?

— Не кошка? — округлые брови взметнулись. — Пожалуй, так. А падать я тебя научу. Пригодится, особенно с грис.

Огонек невольно передернул плечами, вспомнив падения в речку и на острый пень, смущенно покосился на старшего. Тот впихнул ему в руки хрупкий лист рукописи, пожаловался:

— Надоело! Погляди повнимательней, и тебе надоест.

Спал Огонек в уголке просторной комнаты с бассейном. Растения в кадках да узкая лежанка, мягкая, впрочем — вот и все убранство. На вторую ночь найденышу приснился кошмар. Огонек подскочил, и, как испуганный ребенок, побежал к юному айо. Услышал голоса за занавеской. Входить не стал.

Он скоро привык, что есть, кому прогнать его страхи. Даже ночью, когда от кошмара просыпался похолодевший, чувствуя, как тяжеленный камень давит на грудь, достаточно было высунуть нос из комнаты и глянуть в соседнюю, чуть-чуть отодвинув полог — старший обязательно оказывался там, или на террасе, или на ступенях в саду. Огонек никогда не окликал его — просто тихонечко уходил на место, и спал спокойно.