Сильнее смерти - [91]

Над славонской низменностью опустилась ночь. Полки на маневрах. Солдаты спят в палатках. Офицеры играют в карты. Муж Сайки сидел за партией покера. Он будто не знал, что она приехала ради него в этот пустынный край, где проходили маневры. Он и не догадывался, что его подчиненный смотрит на его седые бакенбарды, ловит его взгляд и украдкой хочет как можно быстрее улизнуть отсюда.

Дренко перескакивал через окопы, обходил часовых. Он спешил к берегу Савы, где его должна была ждать она. Это была их пятая встреча, и он чувствовал, что на эту встречу его тянуло сильнее, чем на все предыдущие. Временами у него появлялась мысль о риске, на который он шел, но она тут же исчезала.

…Волосы покрывали ее плечи. Лицо при лунном свете было мертвенно бледным, а глаза горели лихорадочным блеском.

Он боялся ее…

В ту ночь, когда его арестовали, его вели до утра, потом доставили до Мрконича и посадили в один из штабных домов. Бревенчатые стены. Две кровати. Стол. В углу, на одной из кроватей, сидел бородатый человек. Когда часовой захлопнул дверь, он исподлобья посмотрел на вошедшего, потом вдруг подскочил к нему. Несколько минут рассматривал его. Затем, широко улыбаясь, заговорил:

— Неужели это вы? Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь! Неужели наши пути опять сошлись?

Дренко с удивлением смотрел на него и вдруг по веселым глазам узнал капитана с маневров в Славонии.

— Неужели это вы, Дарко?

— Да, дружище, как видишь! — ответил Дарко и рассмеялся. — Вот где довелось встретиться.

— Неужели и вас за то же самое? — спросил Дренко.

Дренко снял шайкачу, положил ее на стол и сел.

— Меня арестовали за отказ бороться с партизанами, — быстро проговорил Дарко. — Я был командиром конного отряда при штабе. Два месяца назад меня отстранили от должности.

Шаркая домашними туфлями, Дарко остановился посреди комнаты и погладил бороду.

— Погрейтесь у печки, — предложил Дарко. — Дрова пока дают. — Он повернулся и подошел к печке. — Чая здесь не бывает. — Разворошив угли длинной палкой, он подбросил несколько поленьев и встал. — Шинель повесить некуда. Вешалку просил — не дают. Да что и говорить! Гвоздя не выпросишь. Самые что ни на есть тюремные порядки. Боятся, как бы арестованный не повесился. Ха-ха-ха! Вот так.

Мысли о происшедшем не давали Дренко покоя. Бросив шинель на кровать, он попытался озябшими руками стянуть с ног сапоги.

— Я вам помогу, — предложил Дарко, видя как Дренко мучается. — Вас, наверное, всю ночь гнали.

Вечером Дренко уснул как убитый. Так началась его тюремная жизнь, невыносимая в первую очередь из-за мыслей, которые беспокоили его.

— Мне все ясно, — говорил как-то Дарко, — были на ужине в штабе, наслушались всяких гадостей. Вернулись и решили координировать свои действия с Шолаей. Все понятно. Вы поступили как порядочный человек.

— Помните войну? — спросил Дренко. — Я отступал с батареей Воеводинским трактом и пытался оказать сопротивление, но мне не дали. Немцы неожиданно появились с тыла, и все было кончено. У меня даже по-возникла мысль пустить себе пулю в лоб, но тут же думал, что это ничего не даст. Успокоил себя тем, что король в Лондоне, что сопротивление не прекращено и что со временем мы воскреснем. Сайку перетянул из Сараево в Мрконич: считал, что так будет лучше. Принял решение давать отпор врагу любыми средствами. Никто не толкал меня на это. Долг подсказал, что иначе жить нельзя. Но мне все равно казалось, что все, что я делаю, — это не совсем то, что должно быть. А в один из дней Тимотий отправился куда-то и вернулся с указаниями. Мы были друзьями, и я не задумывался над тем, что он говорил от имени высшего командования. Считал, что думать — не мое дело. Утешал себя мыслью, что все происходящее вокруг исходит не от короля и правительства, а от отдельных личностей. Вы, между тем, говорите, что это во исполнение плана, разработанного там, и что я рассуждаю поверхностно. Как же в таком случае разобраться во всем?

Дарко соскочил с кровати, подошел к столу, взял табаку и рассмеялся.

— Друг мой! Друг мой! — прошептал Дарко. — Какие мы все ужасно глупые… Не удивляюсь, дружище. Ничему не удивляюсь. Я слишком много видел, чтобы чему-нибудь удивляться. Все началось еще до войны, во время войны немного прояснилось, а сегодня мы уже являемся свидетелями торжествующей подлости. Не делайте такие большие глаза! — Резко повернувшись, Дарко затянулся, выпустил дым и продолжал: — Если не выберемся из этого болота — пропадем. Страшнее смерти то, что может случиться с нами. Солдаты, которыми мы командовали, поставят, пригвоздят мае к столбу позора.

Дренко начал нервничать.

— Доводы прошлого отвергнуты. Вы попытались выбраться, и вас ударили по голове, — продолжал Дарко. — Это они сделали сегодня. Это они сделают завтра и послезавтра, и всегда будут делать, как только почувствуют, что у вас пробуждается к жизни сознание. Над нами стоят люди, которым не нужна сознательность. Они требуют повиновения, слепого, рабского повиновения… Чему мы научились перед войной? Гитлер бряцал оружием, а в парламентах голосовали за кредиты для него. Он не раз заявлял, что разобьет большевистскую Россию, и сейфы банков раскрылись перед ним. Сейчас десятки томов нашей истории брошены в мусорную корзину. Патриотизм многих югославских офицеров и гроша ломаного не стоит. Такое творится не только у нас: Петэн сделал то же самое. Скандинавия страдает от тех же ран. Мир в одну ночь сменил одежду. Где былой патриотизм? Его нет. Я попытался защитить себя, свою честь — и меня посадили, сказав при этом: коммунистически настроен. Но я до сих пор не знаю, когда настроился таким образом. Смотрел на всю эту жизнь и старался остаться чистым. Так вышло, а по-другому и не могло быть, если хотели, чтобы я как бык на арене прыгал перед красным полотнищем. А я не бык. Я — человек. Разумное существо. И это отличает меня от скотины. Когда от меня требуют, чтобы я был скотиной, сердце начинает кровоточить. Если коммунизм несет человеку достоинство, я готов сесть на гнедого коня и стать во главе первой же красной бригады. Меня не страшат красные полотнища. Меня пугают тусклые тени, гнетущие душу.