Сильнее смерти - [47]

Услышав эти слова, Проле медленным шагом последовал за Белицей и остановил его.

— Только без грубости, — сказал он. — Разговаривай с людьми спокойно, по-дружески. Постарайся им все объяснить.

Затем повернулся и подошел к Шолае.

— Все будет в порядке, — сказал он. — Это масло, которое подливают в огонь Тимотий и Дренович.

Шолая подошел к лошади, резко сорвал повод с привязи и сердито прошипел:

— Я этому Тимотию корни подрублю и учителя Дреновича проучу как следует. Пошли.

Колонна направилась за ними и начала размещаться по деревне. Стали разгружать обозных лошадей и готовить котлы для варки пищи. Вскоре лагерь был устроен, и часовые замаячили у входа в него.

А Шишко тем временем объяснялся с женщинами, делая голос слащаво-мягким.

— Милые мои, ну где это вы видели, чтобы мамалыгу ели без каймака! Дайте нам каймака, и я вам по платочку привезу из Мрконича. Клянусь!

— Ну ладно, дадим ему, и пусть его черт уносит отсюда! — Они начали снимать крышки с бочонков.

В полночь отряд двинулся дальше. Пригорки казались могильными холмами, а заросший кустарником косогор походил на большую медвежью шкуру.

На рассвете на тракте появилась колонна. Она была небольшая. Люди были одеты в черное.

С пригорка Проле посмотрел в бинокль.

— Половина усташеской сотни, — сказал он. Шолая взял бинокль, поднес к глазам, опустил. Потом оглянулся на отряд и позвал Белицу.

— Дай мне два ручных пулемета с дисками.

— А пулеметчики?

— Не нужны.

Белица ушел и вернулся с двумя пулеметами. Шолая взял один и протянул его Проле, второй взял себе.

— Справимся?

— Конечно! — согласился Проле и пристроил ручной пулемет на седле.

Лошади спускались по кукурузному полю — оно было с небольшим наклоном. В мягкую землю глубоко зарывались копыта. Проехали поле, луг, оказались в лесу и наконец подъехали к тракту. Рядом шумел поток.

— Коней оставим здесь, — сказал Шолая.

Они слезли и привязали лошадей.

— Где, ты думаешь, устроим засаду? — спросил Проле, опустив на землю пулемет.

— Здесь, вверху, — показал Шолая на небольшой, поросший репейником холм.

Шолая потянул ручку пулемета, заглянул в патронник, пристроил диск. Проле шел рядом с ним.

Колонна приближалась. В голове ее шли два офицера с автоматами на груди.

— Лежи здесь и подготовь диски, — сказал Шолая. — Мы их подпустим метров на пять. Ты возьмешь на себя половину колонны от середины к замыкающей части, а я — головную часть.

Он потянул пулемет и сунул его дуло через репейник. Четко раздавались шаги усташей.

Проле распластался на земле… Потянул пулемет и так же, как это сделал Шолая, направил его дуло на тракт. Быстро через прицельную рамку провел взглядом по рядам шагавших. Напрягся, замер.

— Теперь прицеливайся, — сказал Шолая… Огонь!

Очередь была прерывистой, глухой, скошенные ею люди оставались лежать на дороге. Другие бросились назад. Но и их настигали пули.

— Заберем только пулеметы, — сказал Шолая.

Он выскочил на дорогу. Несколько автоматов и два пулемета лежали среди трупов.

Вдруг где-то совсем недалеко раздался выстрел, и пуля просвистела возле уха Шолаи. Он прыгнул в репейник.

— Скрылся кто-то. Ну ладно, искать не будем.

Они пошли к коням, погрузили на них оружие и поехали. Становилось теплее, солнце поднималось из-за холмов.

— Вот она, месть за сожженный Янь, — сказал Проле.

— Нет, за то я уже отомстил, — сказал Шолая. — Эта победа важна для нас знаешь почему? Чтобы рассеять страх перед противником. Завтра предстоит поход на Мрконич, а там усташи не будут бежать вниз по скошенному полю, — сказал Шолая. — Там они будут поджидать нас, а не мы их.

— Правильно, — согласился с ним Проле.

Поднялись на холм, скинули оружие и закурили.

— Настоящий сенокос, — произнес дед Перушко.

Шолая приказал двигаться вперед.

Ехали и молчали, каждый был занят своими мыслями.

Вдруг в колонне послышались громкие разговоры.

— Давай начинать! — крикнул кто-то.

И одинокий звонкий голос запел. Это была какая-то незнакомая Шолае, но складная, боевая песня. Потом грянуло сразу несколько голосов:

В Боснии поднялась райя,

Во главе ее Шолая…

Это были строки припева.

Шолая натянул поводья, он не верил своим ушам.

— Что это такое, Проле?

— Песня о тебе, — подтвердил тот.

Смелый дух, верный глаз —

Вот какой он у нас…

Шолая смотрел на своих земляков, и в душе его росла волна счастья, готовности на любые испытания ради вот этих людей. Не было такого, на что он не мог бы решиться, если бы это пошло им во благо. Глаза у него горели.

— Плевичане меня не предадут! Я всегда в них верил, — сказал он Проле.

— Что ж, пусть они будут твоими навсегда! — радуясь за друга, ответил тот.

К ночи колонна прибыла к Мрконичу и расположилась на гребне горы. Отсюда была видна прячущаяся в тумане котловина. В ней в вечернем освещении виднелся город, зажатый со всех сторон горами. Роты разместились частью на позициях, частью в деревне.

В полночь часовые пропустили к Шолае необычного посетителя — Тимотия.

— Какой ягненок! Целая овца!

Колешко стоял часовым у дома, где остановились Шолая и Проле. Он увидел, как на пороге появились Проле и Тимотий. Они вместе сошли с крыльца и направились к ограде, где стояла лошадь Тимотия. Колешко слышал их разговор: