Сильнее смерти - [4]

Небольшого роста, плотный штабной унтер-офицер звонким голосом выкликал по списку фамилии.

— Козодера Шишко!.. Округлица Стоян!.. Козина Остоя!.. Чук Йованчич!.. Шолая Симела!.. Вртук Ракита!.. Глувоч Колешко!.. Ходжич Муса!.. Шиповляк Проле!..

Фамилии следовали одна за другой, и каждый торопливо отвечал, услышав свое имя. Когда была названа фамилия Симелы, перекличка на мгновение задержалась, но Шишко ткнул его в бок, и Симела отозвался. Унтер-офицер, зачитывавший список, оторвал глаза от листа бумаги и зло процедил сквозь зубы:

— Эй ты, отвечай, когда тебя называют! В следующий раз получишь взыскание — и точка! — И опять уткнулся в список.

Шолая переступил с ноги на ногу и равнодушно зевнул. Шишко бросил взгляд на его отвалившуюся челюсть и втянул голову в плечи.

— Брось дурить, — прошептал он, — это тебе не Плева. Офицеры на нас смотрят.

Действительно, невдалеке, под окнами казармы, стояли три офицера. Первый — капитан Тимотий, командир конного эскадрона, плотный, смуглолицый, с острыми чертами лица и тяжелым взглядом, придававшим ему суровый вид. Второй, с виду гораздо моложе первого, был капитан Дренко, командир противотанковой батареи. Со смазливым лицом, светловолосый, он с любопытством обозревал строй рекрутов. Третий, тщательно, почти щегольски одетый, с тонкой линией усов на верхней губе и со скучающим взглядом, был поручник Матич, командир пехотной роты, временно приданной формируемому артиллерийскому полку. Поблизости от них стоял подпоручник Дренович и неторопливо натягивал кожаную перчатку на широкую большую ладонь.

После переклички рекрутов повели получать обмундирование, а затем в баню. В жарко натопленной раздевалке все толкались и шумели.

— Ну вот и настало время проститься со своей одеждой. Кто знает, придется ли когда еще в ней походить…

Уже стоя под душем, Округлица заметил:

— Мне все кажется, что нас моют, чтобы мы не отправились на тот свет грязными.

— Да, легко может стать, что это наша последняя банька, — согласился с ним Йованчич.

Только Колешко удивился их словам:

— Неужели вы и правда считаете, что будет война?

— Не на свадьбу тебя позвали куличи есть, факт, — проговорил Ракита, выскочивший из-под чрезмерно горячего душа охладиться.

— А что, — уставился на него Колешко и прекратил натираться мочалкой, — разве не может быть так, что мы поживем немного в окопах и по домам возвратимся? Ведь надо же урожай собирать.

— Чудак ты, — нахмурился Ракита. — Попадешься немцу в лапы, и больше не придется тебе беспокоиться об урожае. Удобришь какой-нибудь овражек, и добрый бурьян вырастет на том месте.

— Так и будет, — подтвердил Козина.

— Что же это получается? — плаксиво заговорил Шишко. — Рождается человек, растет, работает изо всех сил, и вдруг трах — война. И гниет он где-нибудь на обочине дороги. А за что его убивать? Человека ко вши приравняли и давят. И ничего тут не поделаешь. Не помешаешь этому.

Проле, до этого спокойно мывшийся под душем, отер ладонями воду с лица и обратился к Шишко:

— А я думаю, мы смогли бы остановить войну, если бы захотели.

Шишко удивленно посмотрел на него:

— Кто это «мы»?

— Да мы, те, кого убивают.

— Ну да!

— А почему бы нет? Ведь те, кого посылают убивать, делают это по приказу. Завтра и нам прикажут то же самое, и если бы мы отказались, то не было бы и убийства.

— А что мы будем делать с теми, кто отдает приказы и бряцает оружием?

— Отнимем его у них, и дело с концом.

— Эх, кабы так…

— Нас больше, чем их, и сделать так было бы в наших силах, — закончил Проле, вышел из-под душа, взял полотенце и стал вытираться.

Шишко был озабочен. Механически продолжая тереть и без того красную грудь, он с сомнением качал головой. Проходивший мимо Шолая бросил ему на ходу:

— Не напрягай свои мозги, Шишко, а то желудку повредишь.

Шишко обернулся и проговорил:

— Эх, Симела, черт бы тебя побрал, а хорошо все-таки, что ты тут с нами… С тобой как-то веселее.

Помытые, в новом обмундировании, пропахшем нафталином, плевичане важно расхаживали по просторной казарме в ожидании ужина. За окнами густел вечерний мрак, постепенно поглощая яркие узоры, выписанные на небе скрывшимся за горизонтом солнцем. Свет в казарме еще не зажгли. Шишко крутился около Колешко и притворно вздыхал:

— У тебя, братец, живот как барабан. Ни одна пуговица на тебе не застегивается. А грудь! А ноги! — И Шишко тыкал пальцем на огромные босые лапы Колешко. — Слушай, обуйся во что-нибудь. Сейчас капрал придет. Если увидит тебя босым, пеняй на себя.

— Пусть хоть сам командующий приходит! — возмутился Колешко. — Кому нужны эти детские сапожки? Разве это обувь для меня? А это что такое? Разве это гимнастерка! — воскликнул он, с трудом стаскивая с себя неимоверно узкую и короткую гимнастерку. — На кого они только шьют? И ты тут не жужжи мне над ухом!

Вскоре зажегся свет, и в казарму вошел дежурный капрал. Уже с порога он строгим взглядом оглядел рекрутов и прямо направился к Колешко.

— Тихо, ослы! — крикнул он на замерших по стойке «смирно» плевичан. Чтобы придать своему лицу как можно более свирепое выражение, он сдвинул брови и сузил глаза. — Что за беспорядок? — уставился он на Колешко.