Сильнее смерти - [3]

— Ну и ну! — удивлялись плевичане.

— Но ведь рано или поздно сырье-то кончится, что делать? — продолжал Проле. — Приходит тогда один ученый к Гитлеру и говорит: «Как показывает наша германская наука, самое лучшее удобрение получается из славян. Надо бы еще по кому-то из них ударить, тогда урожай будет обеспечен». Гитлер задумался, а потом сказал: «Разобьем югославов». Так что сейчас печи стоят и ждут нового сырья, — закончил Проле.

— Выходит, они собираются нас всех на золу пустить? — зашумели плевичане.

— Думаю, что нас затем везут, чтобы помешать этому, — спокойно заключил один бородатый плевичанин.

— Хорошо бы, если так… — произнес Проле.

— А что же ты думаешь, мы дадим немцам загнать нас, как мышей, в клетку? И правительство не допустит этого.

— В том-то и дело, что оно не будет им препятствовать, — продолжал Проле.

— Ну да!

— А ты не удивляйся. Так оно и есть.

— Как же так? Объясни! — рассердились плевичане.

— Очень просто, — отвечал Проле. — Наши министры думают вот как: «Раз вам, немцам, требуется удобрение для своих полей, мы можем с вами договориться без всякой войны. Только нас самих оставьте в покое. Да и для удобрения мы не подходим: слишком часто моемся».

— Гляди-ка, — рассвирепел бородатый, — выходит, нас собираются как удобрение везти в Германию?

— Очень может быть, — подтвердил Проле.

Плевичане оторопело посмотрели друг на друга и вдруг разом загоготали.

— Черт бы его побрал, чего наговорил. Ха-ха!

— Ну и мастер выдумывать небылицы! Дурная голова! Смотри, мы тебя из вагона выбросим, — все пытались разогнать страх, вызванный словами Проле.

Проле лукаво ухмылялся и вдруг заметил Шолаю, сидевшего молча в углу.

— Симела! А я тебя и не заметил! Здорово! Давно не виделись! — подскочил он к нему.

Шолая спокойно посмотрел на него и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Выглядел он задумчивым и усталым. Тревожился о доме: как они там будут без него? Не знал и того, что ожидает его впереди. «Сволочи, опять до меня добрались», — со злостью повторял он про себя, хотя и сам в точности не знал, к кому обращается.

Он поднял голову и спросил Проле:

— За что ты сидел?

— Кто-то распространял запрещенные газеты, а подумали на меня, — ответил тот.

Шолая недоверчиво прищурился:

— А сейчас в армию идешь. Доволен?

— Не сказал бы. Но все же лучше, чем в кутузке сидеть.

— Да, вместо часового будет теперь капрал, а вместо одиночной камеры — окоп. Как-никак, лучше.

Проле уловил в словах Симелы издевку, но решил не обращать на это внимания.

— Ты сам-то давно из тюрьмы?

— Больше года, — ответил Шолая.

— Смирился, значит?

— Да нет, я-то не смирился. Но столько насажали политических, что нас стало негде содержать.

Как-то во время давнего спора Проле сказал Шолае, что тот всего-навсего бунтарь-одиночка, а не сознательный борец. Теперь он посмотрел на мрачное лицо Шолаи и дружески сказал:

— Забудь нашу ссору. Не обижайся на меня. На войну идем. Сейчас не до этого.

Шолая не ответил. Молча смотрел он, как развлекаются плевичане. «Недолго им осталось смеяться, скоро капралы оденут на них намордники, — думал он. — Глупые люди, беззаботные». Он вспомнил, как служил действительную службу, припомнил дни, проведенные в заключении и заполненные унижающей человеческое достоинство работой, пощечины… Больше он никогда не стерпит их. Обязательно даст сдачи. Боже, какой это невыносимый стыд! Шолая беспокойно заерзал на сиденье, провел ладонью по щетинистому подбородку и посмотрел на Проле.

— А война будет?

— Кто ее знает, — уклончиво ответил Проле.

— Ты хотел бы?

— Что ты имеешь в виду?

— Войны хотел бы?

— Не знаю. Не думал об этом.

— Может быть, было бы лучше… — задумчиво протянул Шолая.

В это время поезд проходил мимо голых скал, которые сильные ветры и дожди избороздили невидимым долотом времени. На них кое-где рос кустарник. Внизу текла река, и ее холодное дыхание заставило людей застегнуться на все пуговицы.

— Город! — крикнул Округлица и вскочил.

Плевичане сгрудились у двери вагона.

III

Пока рекруты длинной колонной проходили через Сараево, Шишко стрелял по сторонам воровскими глазами и разглагольствовал:

— Смотрите, братцы, сколько здесь магазинов! Видите этих толстых торговцев, спокойно восседающих у своих лавок, этих надушенных дамочек, что выглядывают из окон? О, злая наша доля! Нам остается только смотреть да пальчики облизывать. Господи, да за что же ты нас так наказал!

— Не богохульствуй, — крикнул кто-то. — А вдруг на твоих внуков снизойдет небесная благодать, и будут у них шелковые подштанники?

— Эх-хе-хе! Внуки!.. — Шишко был явно недоволен. — Мне бы сейчас чего-нибудь в зоб забросить. И дамочку бы, чтобы за мной поухаживала да потешила.

— А зачем она тебе? Ты же с ней не справишься! — подзадорил его кто-то.

— Ничего. Жирным куском не жалко и подавиться. Все лучше, чем смерть от пули, — отбивался Шишко.

Товарищи дружно смеялись.

Мимо них на откормленных жеребцах быстро ехали, звеня шпорами, два унтер-офицера, затянутые в ремни. Они потребовали прекратить разговоры, и колонна утихомирилась. Затих и Шишко. Слышался лишь топот ног и шуршание одежды.

На казарменном плацу была проведена перекличка. Резервисты стали в две шеренги.