Сильнее смерти - [34]

— Да, да, так и выходит! — соглашались в толпе.

— Это все ложь! — выкрикнул Тимотий. — Он призывает к революции! Революционеры погубят страну!

— А вот идет Шолая! Пусть он скажет, что думает! — зашумели плевичане.

— А что вам сказать?

— Скажи нам, Шолая, что делать.

— Я согласен с теми, кто хочет драться! — заявил он. — Кто не хочет драться, пусть собирает барахло и бежит на Виторог. Утром легионеры будут здесь!

— Какие легионеры? Что они нам сделают? Если их никто не трогает, они тоже никого не тронут! Существуют законы, — доказывал дед Перушко.

— Катись ты, дед, со своими законами… Сейчас по законам на виселицу вздергивают. Ты их подожди и выбери сук. А моей шее веревка не нравится. Лучше винтовку через плечо.

— Ей-богу, правильно говорит! — крикнул лохматый парень. — Конечно, лучше винтовку!

Галдеж усилился. Все заговорили одновременно, никто никого не слушал.

Разозлившийся Тимотий удалился. Постепенно толпа начала редеть. В полночь разошлись последние.

VII

На другой день плевичане разбили усташеский легион. Перед этим у офицеров состоялось бурное совещание.

Учитель Дренович сидел в кресле, размягчал только что нарезанный табак, лежавший горкой, и цедил сквозь зубы:

— Вы, Тимотий, не знаете этого края, мало разговаривали с народом. Вы человек военный, а в армии все иначе. Там солдат скрывает свои настоящие мысли, выполняет безропотно приказы, притворяется дурачком. А на самом деле все намного сложнее. Вы видели Шолаю. Вот вам живой пример. Я этих людей знаю прекрасно. Они на моих глазах растут, учатся у меня в школе. С ними надо быть осторожными. Иначе мы повредим сами себе. — Он вытащил спички, зажег одну из них и прикурил сигарету.

Тимотий сидел против него, развалившись в кресле. В комнате присутствовал также поручник Матич.

Когда Дренович произнес последние слова, Тимотий с интересом посмотрел на него.

— Ну и что же мы, по-вашему, должны делать, чтобы не попасть в неприятное положение? — спросил он не без иронии.

— По моему мнению, нужно изменить тактику. Видите на улице, — он показал на окна, — плевичане готовятся. Хотели бы мы этого или нет, они сегодня пойдут за Проле и Шолаей, против усташей. Если мы попытаемся остановить их, нас не послушают. Если останемся в стороне, мы навсегда потеряем всякий политический вес. Наступил момент, когда борьба стала единственным выходом из положения. Усташам не верят, дома свои уступать им люди не согласны; кто захочет защищать их, того они будут уважать.

Тимотий встал, сделал несколько шагов и резко заговорил:

— Вам известно, что последней почтой доставлен документ верховного командования с приказом удержать народ от преждевременного пролития крови. Вам также известно, что до получения этого приказа я был за восстание. Думаю также, что после этого приказа и контакта с верховным командованием различия в наших мнениях отпадают. Наконец, вы офицер, и меня удивляют ваши суждения, не совпадающие с этой линией. Или мы будем руководить этими людьми, или они нами — иного быть не может.

Дренович провел ладонью по густой рыжей щетине и медленно заговорил:

— Боюсь, не допустило ли верховное командование на этот раз ту же ошибку, что и правительство Цветковича[5] перед войной. Оно тогда придерживалось той точки зрения, что необходимо вести переговоры с Гитлером, а народ был против этого. Коммунисты повели народ, и правительство должно было пасть. Сегодня повторяется то же самое. Верховное командование советует ждать, а народ берется за оружие. Коммунисты опять становятся во главе. Как бы и конец не был таким же, как тогда.

— Что вы такое говорите! — возмутился Тимотий.

— Господин Тимотий, будем откровенны. Не кажется ли вам, что этот документ не отражает создавшегося положения? Усташи занимаются резней, народ восстает, коммунисты возглавляют движение, а мы ждем? Сегодня Шолая и Проле возглавят плевичан. Если они победят, то поведут за собой и весь округ. Если коммунисты перетянут на свою сторону массы сейчас, они будут на их стороне всегда. Люди сейчас пойдут с теми, кто вступится за них, за их дома и семьи.

— Это ваше глубокое убеждение? — спросил Тимотий.

— Это мое единственное мнение, господин капитан, — медленно, но решительно сказал Дренович и снял руку со стола.

— Что же, мы должны помочь коммунистам прийти к власти? — возмущался Тимотий.

— Они это и без нас сделают, только где мы окажемся потом? — решительно ответил Дренович.

Капитан Дренко положил свой никелированный портсигар на спинку кресла и встал. Его мягкие пальцы дрожали от возбуждения; он старался скрыть это, сжимая кулаки. Его красивые, мечтательные глаза наполнились отчаянием. Он глубоко вздохнул и начал отрывисто:

— Знаешь что, Тичо… ты можешь сердиться… прости. Но мне кажется, ждать нельзя. Во мне уже все кипит. Если мы люди, то мы не можем ждать и смотреть на этот народ, как он гибнет.

Тимотия коробило от сентиментальности даже в женщинах, а мужчин он просто презирал за нее. И сейчас он кипел.

— Очень хорошо! Давайте все расчувствуемся, поплачем! А король? Может быть, нам помочь коммунистам свергнуть его?

— Этого я не говорил! — обиделся Дренко.