Сильнее смерти - [28]
— Ну, я пошел. А ты не беспокойся. Все будет в порядке.
Вся дрожа, она вдруг прижалась к нему, заглянула в глаза и умоляюще зашептала:
— Только обещай, что лезть на рожон не будешь.
— Обещаю.
Он вышел за дверь. Слышны были резкие шаги, удалявшиеся от дома.
Зорка тоже вышла на улицу, чтобы посмотреть вслед мужу.
Шолая шагал быстро и крупно. Миновал последний дом, вышел на мост, потом на тракт и скоро совсем исчез за поворотом.
Шолая давно уже решил жить спокойно, не впутываться ни в какие истории. Все пережитое укрепило в нем мысль, что всякие усилия изменить положение напрасны. Хотя несколько событий потрясли Плеву (однажды утром избитый, в синяках, окровавленный вернулся Бубало из мусульманской деревни; потом днем возле Пливы появился Дренович с тремя офицерами, которые на всем скаку влетели в село; в третий раз на итальянских танках в Шипово прибыл усташеский таборник), он все же ко всему этому оставался спокойным. Равнодушно смотрел на прогуливавшихся по Плеве офицеров, спокойно слушал Проле, когда тот заходил к нему, а в душе твердо решил оставаться в стороне от всего.
Когда однажды к нему приехал жандармский фельдфебель Тодор Кривало из села Змаевац и спросил, где его кокарда и четнический членский билет, он его грубо выгнал, заявив:
— Я свои выбросил, а ты, если тебе нужно, храни свои.
Когда через несколько дней пришел вызов от таборника, Шолая решил пойти к нему. Винтовку свою он так и не сдал, хранил ее на всякий случай. Вдруг самому понадобится? И теперь ощущал какое-то беспокойство, шагая к Шипово.
Преодолев подъем, он спустился к крутому повороту дороги, где Плива почти выходила на тракт, подмывая его кромку. Текла она медленно, едва слышно омывая придорожный кустарник, и вода в ней была чистая и прозрачная. Шолая остановился. Глядя в реку, он заметил у самого дна голавля, спокойно подкарауливавшего добычу. Красными линиями разрисовывала дно реки форель. «Слопает он ее? — подумал Шолая и застыл в ожидании. — Если сожрет, значит, таборник приготовил мне западню, если нет — все будет хорошо». В тот же момент голавль набросился на форель и съел ее. «Будь что будет…» — решил Шолая и быстро зашагал дальше.
В Шипово — как в базарный день: толпились и громко разговаривали крестьяне, гнали гурты скота. Из-за горы поднимался огненный солнечный шар. Дома бросали длинные тени; церковный колокол пылал как в огне. С разных сторон доносилось блеяние сытых ягнят.
Шолая направился к зданию общины. Прямо перед ним вырос бородатый крестьянин в суконном пиджаке и поднял руку.
— Стой, Симела!
Шолая вздрогнул.
— Сколько времени не виделись! — продолжал крестьянин. — Как раз со времени того пожара, когда ты заставил нас опорожнить бочки с водой. С той поры в Янь ты и не заглядываешь. А ты постарел, друг! — Крестьянин чмокнул губами, из-под густых, бровей на Шолаю смотрели черные как уголь цыганские глаза.
— А ты все помнишь! — показывая зубы, смеялся Шолая.
— Как же такое забыть? Пожар тогда мы потушили, но остались совсем без воды! — Вдруг он перешел на шепот. — А как быть с теперешним пожаром?
— С каким? — не понял Шолая.
Крестьянин кашлянул, потер ладонью бороду и тихо сказал:
— В Яйце вчера на базаре людей ловили. В Купресе хватают сербов и бросают в ямы. Резня началась. Мы на очереди.
Шолая нахмурился.
— Ну и что же делать?
— Посмотрим. В Шипово пока спокойно.
Крестьянин остановился. Они были уже близко от общины. У дверей стоял солдат с винтовкой. Толпа крестьян стояла у входа.
— Ты куда это идешь?
— Таборник вызывает меня, — ответил Шолая.
— Это неспроста. Я тебя подожду, пока не выйдешь. Вон сколько здесь собралось народу. — И он показал рукой на толпу перед зданием. — Все по вызову. Что-то готовится.
— Посмотрим.
В коридоре был полумрак. Стоя в очереди друг за другом, крестьяне ждали, когда их вызовут. Шолая протиснулся к самой двери в кабинет и спросил:
— Кто сейчас должен идти?
— Мой племянник, — ответил сгорбленный старик.
Шолая упросил пустить его вперед.
За дубовым столом, на котором были навалены бумаги, сидел рыжеволосый человек в черной форменной одежде. Ворот рубашки, отвороты которой украшали буквы «У», был расстегнут, и оттуда выглядывала худая шея. Лицо загорелое, узкое, с крупным носом, со шрамом под левым глазом.
Шолая скинул шайкачу. Стал по стойке «смирно».
Таборник внимательно посмотрел на вошедшего.
— Ты Симела Шолая?
— Да.
— Старики твои из Лики приехали?
— Да.
— В Шипаде работал рабочим?
— Да.
— Сейчас нигде не работаешь?
— По хозяйству работаю.
Таборник отодвинул чернильницу и бумагу, лежавшую перед ним, и, положив обе руки на стол, начал вести допрос.
Шолая отвечал спокойно, старался сглаживать все острые углы и только поражался осведомленности таборника обо всем, что касалось его, Шолаи.
— После службы в армии ты состоял в организации четников. У тебя был членский билет организации, королевская кокарда, кама[3], несколько гранат и карабин. В тридцать шестом году ты отправился на конгресс в Скопле и там подрался с майором Катиничем. С той поры ты известен как один из самых недисциплинированных членов организации. Тебя не раз предупреждали. Точно ли, что в ночь на шестое прошлого месяца к тебе приезжал бывший жандармский фельдфебель Тодор Кривало из Змаеваца и у тебя с ним была тайная беседа?
