Сильнее смерти - [30]

До Зорки этот голос донесся глухо, и она продолжала молчать. Дочка громко заплакала в доме, а Зорка продолжала стоять без движения, будто каменная.

— Где твой муж? Дура! — как выстрел, раздался над головой голос. — Говори!

Около нее стояли двое усташей, в руках одного был парабеллум, в руках другого — плеть.

— В лес… ушел, — пробормотала она.

— Не ври! Ты его спрятала! Где винтовки?

— Винтовок нет, — сказала она тихо.

Плеть взвилась, свистнула в воздухе и опустилась Зорке на плечо. Будто пламенем обожгло ей шею. Следующий удар пришелся по лицу, она даже присела, потом последовал удар ногой в живот, и Зорка упала. Она открыла глаза, когда чья-то рука потянула ее за волосы. Ее подняли.

— Где винтовки? Говори!

— Нету их, — едва слышно пролепетала она.

— Тогда получай!

Посыпались новые удары.

— Оставь ее, — приказал один из усташей. — Лучше вон подожги свинарник.

Тот послушался. Вынул из кармана пачку сигарет и спички. Подойдя к свинарнику, он сначала зажег сигарету, а потом сунул спичку в соломенную крышу. Солома задымилась, по двору разнесся едкий запах гари. Пламя охватило всю крышу свинарника, дым валил клубами. Кони начали фыркать — их беспокоил запах гари.

Зорка лежала избитая, в порванной кофте. Громко плакала дочка.

— Когда вернется муж, — приказал главный из усташей, — скажи ему, что мы были. Оружие пусть принесет. Не послушает — вернемся, и на этом месте, кроме пепла, ничего не останется. — Повернувшись, он резко приказал: — По коням! — И быстро пошел к своей лошади.

Зорка слышала звон шпор, отрывистую команду и удалявшийся топот. Когда она подняла голову, никого во дворе уже не было. Зорка вошла в дом, взяла на руки девочку и села на порог.

III

— Вот, господин капитан, до чего дожили. Первые головешки в Плеве! Только посмотрите! — Дед Перушко показывал рукой на облако дыма, стоявшее над двором Шолаи.

Жители Плевы потихоньку собирались в путь. Ракита зашивал опанок[4]. Шишко нагружал лошадь, остальные помогали женам собирать вещи.

Офицеры стояли серьезные и задумчивые.

— В чем тут дело? Что за причина? — произнес Тимотий.

В новой офицерской форме без эполет, затянутый кожаным ремнем, стоял он, расставив ноги, и беспокойными пальцами поглаживал кобуру пистолета.

— А что же еще, господин капитан? — поспешил Перушко. — У Шолаи это получается быстро. Может, обругал начальника. Или кулаки пустил в ход. Узнаем все вечером, когда он вернется.

— А где он сейчас? — спросил Тимотий задумчиво.

— Кто знает? — быстро ответил Перушко. — Дым он, конечно, видел. Значит, мстить будет. Неизвестно, что еще может случиться. За свинарник сожжет казарму, знаю я Шолаю. А завтра сюда явится целый легион, всю деревню спалят.

Тимотий слегка повернулся на месте, посмотрел на Дренко, на поручника, остановил свой взгляд на Дреновиче. Тот медленно разминал сигарету между пальцами, прежде чем закурить.

— Может ли кто взять на себя отыскать Шолаю? — спросил он, глядя на остальных.

— Может Шишко. Другие вряд ли сумеют, — сказал Перушко.

— Тогда пошли его! — сказал Тимотий. — Пусть скажет ему, чтобы он ничего не делал без нас.

Нагруженные плевичанки начали спускаться вниз, мужья сопровождали их. Офицеры пошли за ними. Шишко послал сына, чтобы тот принес ему уздечку и седло и начал готовить коня в дорогу.

— Да где же я вам найду Шолаю! — вздыхал он, затягивая ремни седла. — Он, может, уже и Виторог перевалил.

— Найдешь, — гудел возле него, как шершень, Перушко. — Должен найти. А то заварит кашу, и все наше село сожгут. Ты же видишь, усташи не шутят. Ячмень только что созрел, и сжать его из-за этих четников не сможем. Поторопись. Ищи его даже в медвежьей берлоге… Без него не возвращайся!

— Эх, дедушка, — вздохнул Шишко, обтирая кепкой пот с лица и закидывая ногу в стремя. — Ты думаешь, ему берлога, что ли, нужна? Он же где-нибудь в засаде усташей ждет, чтобы отомстить.

Шишко натянул узду.

— Тогда быстрее! — крикнул Перушко. — Не жалей коня! Не дай бог, если он что сделает!

Шишко сильно пришпорил коня, и тот рванул с места. Перушко перекрестился на всякий случай.

IV

Огромное море пожара и крови разливалось по боснийской земле, его волны захлестнули древнюю тишину боснийских гор. Пещеры и долины гор были превращены в гробницы для народа. На развалинах старой Югославии появились новые «государства»: независимое государство Хорватия, недичевская Сербия и другие. Из нор вылезали всякие подонки, они объединялись в шайки для сведения счетов со своими согражданами.

В середине лета сорок первого года легионы Павелича предприняли поход на сербов. В Боснии и Герцеговине за неполный месяц были брошены в тюрьмы, убиты и высланы десятки тысяч людей. Собирали их по городам и селам, по дорогам и базарам, собирали по спискам и без списков и гнали на смерть.

Жители Плевы слышали об этом, верили и не верили слухам, но проходило время, и слухи подтверждались.

Как-то утром Бубало заметил в кустах белый сверток. Он поднял его, развернул. Перед ним был печатный текст. Сам читать он не умел и пошел к попу.

— Вот, отец, читай, — протянул он бумагу попу.

Поп Кесерич взял ее, подошел к окну, начал читать. И вдруг тонкие пальцы, державшие бумагу, задрожали, Сдавленным голосом он спросил: