Сильнее смерти - [16]

— Эх, был у меня случай, — пустился он в воспоминания. — Ехал я как-то по железной дороге. Стоим мы в товарном вагоне и смотрим вниз на Врбас. Вдруг кто-то крикнул: «Смотрите, лиса!» Я пригляделся, и верно — лиса вышла из кустов и стала лакать воду. Какая-то дьявольская сила заставила меня без раздумий выпрыгнуть из вагона. Упал я, конечно. Здорово ушиб ногу и чуть не попал под колеса. Поезд остановили. Спрашивают: «Ты что, с ума сошел? Как можно с поезда за лисой прыгать, ведь ты мог насмерть разбиться». А я молчу. Что мне сказать?

— Счастье твое, что сейчас мы не по железной дороге едем, — мог бы уже трижды сломать шею, — сказал Округлица. — А вот что случилось со мной в Яйце года три назад, — опять начал вспоминать Шишко. — Шел я с ружьем и заглянул в лавку насчет керосина. А там в это время оказался крестьянин с выдрой в мешке. Продать он ее хотел. Попросил я лавочника налить мне бутыль керосину, а крестьянин за мной встал. Вдруг выдра прыг из мешка на прилавок, а с прилавка на полку. Крупная выдра, шкурка на ней первый сорт. С одной полки метнулась на другую, где фарфор стоял. Тут я как пальну в нее из ружья. Упала выдра замертво, а фарфор на тысячи кусочков разлетелся. И вся посуда, что поблизости стояла, вдребезги. Масло растительное откуда-то полилось, перец рассыпался. Продавец на меня набросился: «Грабитель! По миру меня пустил!» А я смотрю и не могу понять, убил я выдру или она, проклятущая, со страху упала. Перегнулся я через прилавок посмотреть на выдру, а продавец — хрясть меня бутылью по голове. «Вон отсюда!» — кричит. Выскочил я на улицу, а от меня керосином на версту несет. Пришлось отправляться домой без бутыли. После этого целый месяц надо мной люди насмехались. Принюхаются и говорят: «Что с тобой, Шишко? Или ты уши керосином смазываешь?» Одним словом, и стыд и горе. Вот что иногда может случиться с человеком.

Товарищи хохотали. Только в глазах Козины отражался испуг: он первым увидел на пашне нового зайца и молил бога, чтобы Шишко его не заметил.

Вскоре длинную колонну артиллерийского полка догнали и обошли пехотные и кавалерийские подразделения. Проходя мимо повозок, на которых беззаботно развалились артиллеристы, пехотинцы и конники отпускали в их адрес шуточки.

— Эй, дядя, у тебя одно место случайно не перегрелось от сидения, а то пар идет?

— Смотри-ка, какой детина на повозку забрался, аж кони спотыкаются.

— Братцы, а когда вы вместо лошадей впрягаетесь, обоз быстрее идет?

Артиллеристы в свою очередь не оставались в долгу. Смех не замолкал.

Пехотинцы запели песню. Рано поутру девушка пошла за водой, а навстречу ей попался парень. Пока девушка наполняла кувшин, парень предлагал ей надеть на палец перстень.

Возьми, Катя, возьми злато.

Будешь ты моею…

Шолая лежал на соломе между ящиками и спокойно смотрел в небо. Оно было синее, глубокое и чистое, лишь кое-где посеребренное тонкими полосками перистых облаков. Шолае казалось, что в этой синеве он видит небольшие темные пятна, точь-в-точь похожие на водовороты на его родной Пливе. Он не знал, сколько часов находился в пути, да это его и не волновало. Чувствовал лишь, что колеса крутятся и что он медленно и неотвратимо движется куда-то.

Поскрипывание колес, говор и смех солдат, проходивших мимо, — все было ему приятно. После всего того, что случилось, он ощущал в себе страстную тягу к жизни. Жить — это вроде так обычно, однако жить после собственной смерти, оказывается, необыкновенно интересно. Он испытывал огромную радость оттого, что видел, слышал, дышал, шевелился. Все вокруг приобрело какой-то новый смысл. Стоило ему закрыть глаза, как сразу же он спешил их открыть, чтобы лишний раз убедиться, что все это не сон. «Жив», — повторял он про себя и затылком шевелил солому, чтобы слышать ее волнующее шуршание.

В ту ночь, оказавшись за решеткой, он пришел к выводу, что по всем писаным армейским законам его поведение будет расценено как государственная измена. Часа два потребовалось ему, чтобы укротить свой буйный нрав, понять, что выхода нет, и смириться.

Но стоило стихнуть возмущению, как сразу же обострялось предчувствие близкой смерти. «Расстреляют, — подумал он и уставился через зарешеченный квадратик окна на темное небо, где одиноко мерцала звездочка. — И ее больше не увижу. — Мысли перенесли его в Плеву, к жене, к дочке… — Конец. Смерть. Эх, лучше уж сразу быть убитым, чем вот так, томиться и ждать конца. Ведь сначала, наверное, суд будет. Если на суде генерал спросит, признаю ли себя виновным, плюну ему в морду. Плюну и скажу: «Жалею, что мало вашей сволочи побил. — Он заметался по камере, как разъяренный зверь в тесной клетке. — В последние минуты перед смертью нюхай здесь этот смрад. Все подогнано одно к другому: вонючие жандармы, вонючие законы, вонючая смерть. Отправляли бы человека на тот свет так, чтобы ему было приятно умереть. Без этой вони и темноты».

Шолая подошел к двери и что было силы ударил по ней ногой: — Эй ты, воды принеси, пить хочу!

Но никто не пришел.

Наконец Шолая устал и прилег. Перед рассветом в камеру вошел дежурный.

— Ты Шолая?