Сильнее смерти - [14]

«Не знаем мы никто, куда нас пошлют и что с нами будет. Целыми днями льет дождь — даже сушиться не успеваем. В столице положение неважное. Горожане не успокаиваются. Чего они хотят, мы понять не можем. Молим бога, чтобы на нас какое новое несчастье не свалилось. Все время о доме вспоминаем. Здоровы ли дети, скотина? Не забываешь ли подстилать борову солому? Обо мне не беспокойся. Береги лошадь. Если раскуется, попроси кузнеца Симу, пусть подкует в долг, а я потом с ним расплачусь.

Когда война начнется, никто не знает. А если и начнется, ты помалкивай. Не вздумай чего-нибудь против власти сказать. Ныне времена опасные. В Сербии, как всегда, неспокойно. С нашими мужиками все в порядке. Колешко, Козина, Округлица, Ракита, Джуркаль и Йованчич — все живы и здоровы. Кланяются всем. Что с Шолаей будет — знает один бог, но ты об этом никому не говори. Прикуси себе язык и молчи. Главное, чтобы об этом Зорке не стало известно. Передай всем от меня привет, детей поцелуй. Я буду вам писать, а ты не убивайся. Ваш отец и муж Шишко. 27 марта, 1941 года, Белград».

Письмо пришло в общину. Дед Перушко не мог удержаться, чтобы сразу же его не распечатать. «Ничего я плохого не делаю, — успокаивал себя дед, — все равно Марушка читать не умеет и придет с ним ко мне». Письмо обеспокоило деда. Последние строчки он прочитал несколько раз подряд и, догадавшись наконец о том, что произошло с Шолаей, тяжело вздохнул. Взяв свою палку, он торопливо зашагал к дому Шишко, скользя по грязной дороге.

«Эх-хе-хе, вот и пришла беда, — бормотал дед. — Натворил что-то Шолая, дурья голова. Не знает он, что ли, что такое порядок. Думал, наверное, раз он в Плеве князь, то и столичных властей может не признавать. Да забыл про генералов. А теперь ему — трибунал. Или голову снимут, или на вечную каторгу сошлют. Эх, Зорка, Зорка, что с тобою будет!.. — С трудом поднимаясь по грязной тропе, дед взглянул направо, на дом Шолаи, и повернул к дому Шишко. — Сначала потолкую с Марушкой, а потом зайду к Зорке».

Жена Шишко рубила на дворе сучья и то и дело дула на озябшие пальцы. Была она очень маленького росточка, одетая в платье с драным подолом, худая и черная как галка. Трое ее лохматых ребятишек выглядывали из двери дома.

— А, это ты, дедушка! Мне несешь? — обрадованно спросила Марушка, увидев в руке деда голубоватый конверт.

— Тебе. — Перушко зажал палку под мышкой, открыл конверт и протянул письмо. — Вот возьми.

— Здоров ли он?

— Здоров.

— Прочитай мне, деда, — попросила она.

Дед только того и ждал. Довольный предложением, он взял письмо, нахмурил седые брови и начал читать. Некоторые места он читал скороговоркой, в других делал паузы, отдельные слова пропускал, заменяя их своими, придуманными на ходу. Строки письма, в которых упоминалось о Шолае, он вообще опустил. Письмо в его изложении получилось бодрое, полное разных хозяйственных советов, под конец даже совсем веселое.

— Что-то он больно весел, — удивилась Марушка. — Видно, неплохо ему там живется.

— А ты как думала? Знаешь, как король заботится о своих солдатах! Есть у них и поесть, и попить, и все остальное.

— Только бы войны не было…

— Нет войны и, бог даст, не будет, — успокоил ее дед.

Марушка бережно сложила письмо, спрятала его за пазуху и проводила деда до калитки.

— Письмо никому не показывай, — наказал ей дед. — Другим-то писем нет, расстройство будет.

Перушко направился к Зорке. Дойдя до места, где надо было перешагнуть через нависший плетень, Перушко остановился как вкопанный. Навстречу ему шел Бубало, бормоча на ходу: «Не хочешь, отец, окропить их святой водой? Твоя воля. Тогда я их прокляну. Сам все сделаю».

Перушко присел на корточки, стараясь спрятаться, и сердито прошептал: «Черт бы тебя побрал, ирод проклятый».

Бубало не заметил старика и проследовал своей дорогой. Перушко подождал, пока он совсем не скрылся за забором, и только после этого встал.

Зорку он застал хлопочущей возле очага. В доме было полно дыма, пахло смолой и сырым можжевельником. Старик закашлялся.

— Здравствуй, Зорка! Как поживаешь? Добрую весть слышал и решил к тебе завернуть. Ну и дыма у тебя в доме! Как на пожаре. Видно, сырыми дровами топишь?

Зорка отошла от очага, принесла скамейку и робко спросила:

— О какой доброй вести ты говоришь? Может, войны не будет и мужья наши возвращаются? Садись, деда, расскажи.

— Садиться не буду, спешу, — отказался дед. — Скажу тебе только, что твой жив и здоров. Находятся они в столице.

— А письма не прислал? — прервала она его.

— Письма нет. Но оттуда человек один приехал, он и рассказывал, — сочинял Перушко. — Веселые, говорит, и довольные все. Так что не беспокойся ни о чем, дочку расти. — Перушко взглянул на маленькую девочку, тоже Зорку, примостившуюся около очага, и смешно чмокнул ей губами.

Зорка посмотрела на дочь, потом на старика, затем через дверь на тропу, пролегавшую выше дома, по которой сейчас шлепали чьи-то ноги.

— Значит, от него больше ничего нет?

— Как будет письмо, сразу принесу, — пообещал дед, уходя.

Зорка постояла несколько минут в глубокой задумчивости, а затем наклонилась над очагом и стала энергично раздувать огонь.