Сильнее смерти - [13]

— Огонь! — И снова прозвучал залп.

Демонстрация выглядела величественно. Казалось, вся улица с выстроившимися по ее бокам зданиями и деревьями шаг за шагом, медленно, но неумолимо двигалась вперед. В первых рядах демонстрантов шли люди, одетые в синие блузы, рядом с ними виднелись лица студентов, молоденьких девушек, убеленных сединами ветеранов войны. Над ними вздымались пурпурные знамена. Процессия подходила все ближе.

Шолаю била нервная дрожь. Присмотревшись к солдатам своего эскадрона, он увидел, что и они чувствуют себя так же, как он. Подобного состояния Шолая не переживал ни разу за свою жизнь и знал, что никогда не забудет этих минут.

Тем временем колонна демонстрантов приближалась. Трепетавшие в воздухе кумачовые транспаранты и лозунги оказались уже совсем рядом с застывшей цепью жандармов. Жандармский офицер, восседавший на буланом коне, в последний раз отдал команду произвести ружейный залп в воздух. Отражаясь от стен зданий, звук залпа прокатился многократным эхом. Вздыбились кони. В передних рядах демонстрантов произошло минутное замешательство, но сзади напирали, и колонна вновь двинулась вперед. Как на занятиях, жандармы перебросили винтовки за спину и по команде взялись за эфесы сабель. Сверкая в лучах солнца, над головами жандармов взметнулись шашки.

— Назад! — заревел жандармский офицер.

Вздыбились и захрапели кони. Демонстранты из первых рядов подняли руки, пытаясь уберечь голову и плечи от ударов. Протяжный и мощный крик: «А-а-а!» — потряс улицу. Разъяренные кони со своими красномордыми седоками, в ожесточении размахивавшими саблями, потонули в пестром людском море. Грозно взметнулись вверх сильные рабочие руки, гневно блестели глаза, развевались на ветру растрепанные девичьи волосы. Вот уже сброшен с лошади один жандарм, второй, третий, зазвенела об асфальт вырванная из рук конника сабля.

— Приготовиться! — покрывая невероятный шум, разнеслась команда Тимотия. Бледный как полотно, он привстал на стременах, изготовившись к нападению. Змеиная линия его губ конвульсивно вздрагивала, правая рука крепко сжимала опущенную вдоль стремени обнаженную саблю. Решив, что пора, он резко поднял саблю и, полуобернувшись к эскадрону, скомандовал:

— Без кровопролития, бить плашмя, разогнать толпу! За короля и державу, вперед! — И бросился вперед, держа саблю над головой.

Как туго натянутый лук, сидел Шолая в седле, крепко сжимая поводья. Взгляд его перебегал с мрачных лиц солдат на клокотавшее море демонстрантов. Жандармы отбивались, как могли. Шолая увидел, как от удара жандарма упал на землю юноша, как мелькнуло в толпе окровавленное лицо девушки в розовой кофточке и седая голова старика. «Предатели!» — будто хлыстом по лицу ударил Шолаю возглас юноши в разорванном тонком плаще. Гневно подняв кулаки, юноша бросился к коню Шолаи, но что-то заставило Шолаю оторвать взгляд от искривленных в крике губ юноши. Подняв глаза, он увидел рядом с собой злое лицо жандарма. Его сабля уже описывала в воздухе полукруг, чтобы опуститься на голову юноши. Безотчетным движением Шолая сдернул с плеча карабин и подставил его под удар, предназначавшийся парню. Затем, резко повернувшись в седле, он стукнул жандарма прикладом по голове. Шолая успел заметить, как жандарм, по виску которого струилась кровь, с остановившимися от испуга глазами рухнул с лошади. «Ах ты сволочь!», — выругался на Шолаю второй жандарм. Шолая пригнулся в седле и замахнулся на него своим карабином. «Ура, солдаты!» — разнесся крик.

Когда все кончилось, Шолая стоял в строю и размышлял о том, как страстно ему хотелось, чтобы демонстранты не отступили и ударили по жандармам. И когда стычка началась, он с трудом сдержался, чтобы не броситься им на помощь. При виде смелых действий демонстрантов Шолая торжествовал. «Нет, эти не отступят, они из другого теста сделаны. Эти могут и власть свергнуть. А сколько их! И ведь их не остановишь». И тогда он больше не мог оставаться в стороне и рванулся вперед, и у него не было других желаний, кроме одного — драться с людьми, одетыми в ненавистную жандармскую форму.

После полудня Шолаю арестовали. Но это его не испугало. Шагая между двумя вооруженными конвоирами и глядя на замерших в строю плевичан, он мысленно обращался к ним со словами: «Смотрите! Вот и сегодня я, а не вы, поддал жандармам. А вы? Чтобы попасть обратно домой, вы им покорились. Меня военный трибунал к расстрелу приговорит, а вы домой возвратитесь. Небось жалеете меня? Не нужна мне ваша жалость! Лучше себя жалейте. А я отомстил. До сих пор кулаки болят. Так этим гадам и надо!» Эти мысли приносили ему облегчение.

А плевичане смотрели невесело совсем не по той причине, о которой думал Шолая. Они опасались, как бы его арест не навлек на них каких неприятностей. Беспокойный день приближался к концу, но в воздухе по-прежнему пахло грозой. Из города доносился неутихавший гул, будто где-то далеко происходило землетрясение.

X

До Плевы дошли лишь отрывочные сведения о событиях в Белграде. Трудно было понять, о чем это пишет Шишко в своем письме. Ясно было одно: с Шолаей произошло тяжелое и непоправимое несчастье. В своем письме жене Шишко писал: