Сила земли - [46]

Сервий подошёл к Гесперу:

— Я друг Тита и Мания, — ты, вероятно, слыхал о них? А это Мульвий — сын Тита.

— Как не знать Тита, Мания! — вскричал Геспер, сжимая руку Сервия. — Откуда ты и надолго ли задержишься в Риме?

— Я не успокоюсь до тех пор, пока Гракх не будет отомщён.

Геспер улыбнулся, суровые глаза его потеплели.

— Пусть воздадут тебе боги за дружбу и решимость наказать злодея! — взволнованно произнёс он, обнимая Сервия.

Когда все расходились, Геспер взял Сервия под руку:

— Расскажи о себе. Ты из Сицилии? А что слышно о восстании рабов? Как думаешь, устоят они?

— Когда я был в Сицилии, ходили слухи, что рабам не устоять против римских легионов.

Геспер, подавив вздох, тихо сказал:

— Трудно бороться с Римом, трудно бороться с оптиматами, но всё же надо бороться. Если даже всюду постигнет нас неудача, то останется ещё надежда — надежда опять начать всё снова.

— Ты мужествен и упорен, Геспер!

— Я делаю, Сервий, то, что делал Гракх, что надо делать и нам. Иначе незачем жить на свете.

Мульвий опустил голову; слёзы медленно покатились по его щекам.

Глава XV

— Слыхал, дедушка? — вбегая в хижину, запыхавшись, говорил Мульвий. — Из Иберии вернулся Сципион Эмилиан…

— Опоздал, мальчик! Я видел вчера его триумф и скажу, что более великолепного зрелища я не видел в своей жизни! Триумфатор был подобен самому Юпитеру, он…

— Дедушка, я тоже видел триумф, но Сервий запретил говорить тебе о прибытии Сципиона из Иберии. Он опасался, как бы ты, старый, не попал в толчею и тебя не задавили.

— То-то вы пропадали три дня, а где — неизвестно! Моя старуха ворчала, что похлёбка перестаивается, и решила, что вас посадили в тюрьму.

— За что же? — засмеялся Мульвий.

— А за что сажают строптивых популяров? Сципион Назика, говорят, не может успокоиться: его соглядатаи рыщут, как бешеные волки по всему городу.

— Но как ты, дедушка, добрался до Священной улицы?

— Я не только был на Священной улице, — гордо сказал Афраний, — но и на форуме! А кто, думаешь, сопровождал меня? Никогда не угадаешь! — И старик хитро прищурился.

— Кто-нибудь из соседей?

— Нет. А ты подумай, мальчик!

Мульвий с удивлением взглянул на него:

— Неужели…

— Она, она! Моя старуха! Она принарядилась и сказала мне: «Народ бежит смотреть на Сципиона, пойдём тоже!» Мы видели сенаторов, шедших впереди, повозки, нагружённые золотыми и серебряными сосудами, пленников в цепях. А когда появился триумфатор и заиграла музыка — о боги милостивые! — я подумал, что нахожусь на Олимпе! Я увидел на колеснице Сципиона Эмилиана, похожего лицом и величием на Юпитера, и вместе с другими кричал приветствия, да так громко, что Сципион обернулся ко мне и, улыбнувшись, махнул лавровой ветвью. А воины кричали: «Иду в триумфе!» И народ повторял эти слова…

— А ты был, дедушка, на пиру? — перебил Мульвий. — Сколько столов стояло на улицах, и можно было есть и пить что только захочешь…

— Нет, на пиру я не был — устал и отправился домой.

— Значит, ты не получил подарка?

— А ты получил?

— Смотри!

И Мульвий протянул ему блестящую бронзовую фибулу.[123]

Афраний взял её, осмотрел со всех сторон и сказал:

— Пир будет продолжаться ещё два дня. То-то моей старухи нет: она, наверное, уже там, пьёт сладкий мульс[124]. Лишь бы пьяная не пришла, а то подарок потеряет!

— Дедушка, я сбегаю и приведу её!

— Не торопись. Раньше вечера она не вернётся — знаю я её! — И, засмеявшись, Афраний сказал: — Покажи ещё раз эту фибулу. Хороша! А ты будешь носить её? Нравится она тебе? Конечно, нравится. Отдай её мне — ведь я не получил подарка. А ты можешь пойти туда ещё раз, и тебе дадут другую фибулу.

— Бери, дедушка, — согласился Мульвий, хотя ему было жаль расстаться с застёжкой.

— Старуха, наверное, тоже получит фибулу, — продолжал Афраний. — Женщины любят украшения! Но если ей дадут что-нибудь другое, мужское, то я обменяю свою фибулу, как думаешь, Мульвий?

— Ты прав, дедушка… — Мульвий прислушивался к шагам, доносившимся снаружи.

Вошёл Сервий.

— А я думал, что и ты на пиру! — воскликнул Афраний, оглядывая его с ног до головы. — Где ты был? Встречал и чествовал Сципиона Эмилиана?

— Да, я видел его, но не затем я ходил на триумф.

— А зачем?

— Я говорил с народом. Разве можно забыть Гракха! Надо отомстить за него Сципиону Назике.

— И, конечно, говорил напрасно: сейчас плебсу не до мести — он пирует…

— Но после торжества…

— После пиршества — иные разговоры, иные дела…

Сервий рассказал, что выследил Сципиона Назику, сопровождаемого ликторами,[125] и, спрятавшись за каменную изгородь, стал осыпать их камнями. Сципион Назика принуждён был скрыться в храме.

— Пусть кончится празднество, — продолжал Сервий, — и тогда популяры выступят разом против Назики. Плебс должен изгнать его из Италии!

— За убийство Тиберия его следовало бы растерзать! — твёрдо сказал Афраний. — Изгнание — слишком милосердная кара.

Но Сервий подумал: «Убить — это сразу пресечь жизнь, а изгнать — значит, лишить возможности жить под небом Италии, слышать родную речь… Мучиться, медленно угасая, как светильник, лишённый масла. О боги! Не так ли я жил в Сицилии у Деция? Но меня поддерживала любовь к Тукции, детям…»