Около трех тысяч двухсот лет назад, в царствование Рамзеса II, жил в египетской деревушке возле города Фив[1] каменотес, по имени Нугри.
Он был беден, и семья его терпела лишения. Глядя на голодных детей, Нугри нередко спрашивал Кени, своего друга:
– Скажи, почему фараон[2] Рамзес, которого называют добрым богом Египта, не заботится о народе?
Кени задумывался, не зная, что ответить. Беседы с Нугри глубоко волновали его, не давали спокойно спать.
Однажды Нугри и Кени возвращались домой. Африканское солнце жгло невыносимо. Они несли на спинах мешки с продовольствием, выданным на месяц.
– Обмеривают нас, каждый раз недодают хлеба, – жаловался Нугри. – А о масле и говорить нечего. Клянусь Амоном,[3] я не чувствую даже тяжести мешков!..
– Слава богам, что продовольствие выдали нам раньше по случаю праздника, – прервал Кени. – Уже давно голод заглянул в мою хижину. Мать совсем обессилела – лежит…
– Жрецы говорят, что боги повелевают богачам милосердно относиться к беднякам.
– Я думал об этом. Вижу, что богачи забыли богов.
– Они помнят их, когда выгодно.
Кени молчал. Он размышлял о том, как тяжело жить на свете, целый день работать и не иметь ничего.
– Скажи, Нугри, как твой брат? – спросил Кени. – Так и нет от него вестей?
– Вестей нет, и я беспокоюсь. Уж не умер ли он?
Брат Нугри, землекоп, был отправлен два года тому назад к Красному морю на земляные работы. Там тысячи людей рыли большой канал, который должен был соединить Средиземное море с Красным. Начальник, собиравший людей по деревням, утверждал, что работа на канале легкая. «Работать будете посменно, – говорил он, – а спустя два года вернетесь. Взамен вас отправятся другие. Так повелел наш великий фараон Рамзес-Миамун[4] – жизнь, здоровье, сила!»[5] Но два года прошли, шел третий, а известий о брате не было. И Нугри думал: «Ни богам, ни фараону нет никакого дела до бедняков! Рамзес знает одно: строить да строить!»
В городах строили дома, храмы, воздвигали памятники, украшали дворцы, при дорогах рыли колодцы. Всюду красовалось имя тщеславного Рамзеса.
Нередко он приказывал выскабливать на храмах и памятниках имена предыдущих фараонов и писать свое имя.
Задумавшись, Нугри шагал рядом с Кени по пыльной дороге. Раскаленные камни и песок обжигали босые ноги. А от передников, прикрывавших нижнюю часть туловища, было еще жарче.
Когда они подходили к деревушке, солнце уже село, но обычной прохлады не было. Духота мешала свободно дышать.
Низенькие серые хижины с плоскими крышами теснились по бокам узеньких извилистых тропинок. Они были слеплены из глины, обмазаны илом и покрыты тростником или пальмовыми листьями. Несколько акаций и тенистых смоковниц выглядывали из-за лачуг возле пруда. Бездомные собаки разгребали отбросы, огрызаясь друг на дружку. С пруда доносилось мычание волов, пригнанных туда на водопой. Босые женщины спускались к пруду с кувшинами на головах.
Они были в белых узких льняных одеждах без рукавов, с открытой шеей.
Женщины шли, громко беседуя, и говор их был похож на ястребиные крики.
Нугри старался отыскать среди них свою жену, но ее не было. Он привык видеть ее каждый день у акаций, возвращаясь домой. Обыкновенно он подходил к ней и помогал нести воду. Женщины осыпали его насмешками. Поведение Нугри не только удивляло, но и задевало их: ведь ни один муж не помогал своей жене. Это считалось не мужским делом.
Обеспокоенный, Нугри остановился. Кени посмотрел на него.
– Ты ищешь Мимуту… Она, конечно, занята. Как все хозяйки, она готовится к празднику в честь покойного фараона Аменхотепа III…
– Верно! – вскричал Нугри. – Завтра мы отдыхаем. Можно будет отправиться в Фивы. Хочешь, пойдем вместе?
Кени согласился и, простившись с другом, направился к смоковницам.
Там находилась его хижина, там он жил со своей старой матерью.
А Нугри зашагал к своей лачуге.
У двери хижины Нугри встретила Мимута и дети. Они приветствовали его низкими поклонами.
Мимута была еще молода, но нужда и тяжелая работа состарили ее. Лицо ее было в морщинах, лоб и подбородок разрисованы несмываемой татуировкой, губы подкрашены, глаза подведены истолченным углем. Черная полоска проходила от глаз к вискам. Волосы были выкрашены в синий цвет. Они падали на спину тонкими прядями с привешенными к ним шариками из глины.
Нагие дети с толстыми косами, заложенными за левое ухо, чинно стояли у хижины. Они только что принесли навоз, собранный на лугу, и нарвали травы – мать должна была изготовить кирпичи для топки.
Нугри снял мешки, положил их на землю и вытер пот с лица. Он приласкал мальчиков и девочек и заговорил с женой.
– Я не видел тебя у пруда, – сказал он, – и подумал, уж не случилось ли с тобой чего-нибудь.
– А что могло со мной случиться? – улыбнулась Мимута, помогая мужу перетаскивать мешки в хижину. – Все мы здоровы, слава пресвятому Ра! И тебе желаем того же.
Хижина Нугри состояла из двух квадратных каморок, между которыми находился дворик.
Нугри вошел внутрь лачуги. Ему приходилось ходить несколько согнувшись, чтобы не испортить головой потолка. Мешок с зерном он отнес в угол. Там он высыпал зерно в бочку, сделанную из битой земли, и рядом поставил сосуд с маслом.
