Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы - [162]

Под Москвой Шульгин жил рядом с «Шульцами» — Захарченко и Радкевичем, которые часто его навещали. «Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной, — писал он. — Однажды она мне сказала: “Я старею… Чувствую, что это мои последние силы. В этот “Трест” я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду”».

Еще одно, крайне важное наблюдение гостя из эмиграции: «Разочаровавшись постепенно в Якушеве, она идеализировала другого члена этой организации». Речь шла о Стаунице-Опперпуте. Не исключено, что именно эта идеализация сыграла позже в прекращении деятельности «Треста» весьма важную роль.

Шульгин трижды встречался в Москве с руководителями «Треста» Якушевым и Потаповым. Бывал на этих встречах и Опперпут, которого представили в качестве «министра финансов» «Треста».

Руководители «Треста» спросили Шульгина, не смог бы он написать книгу с рассказом о его впечатлениях в СССР. Но так, чтобы не подвести тех людей, которые ему помогали. Шульгин согласился и на это, не подозревая, что идею с книгой придумали Дзержинский и Артузов. Он сам хотел съездить в Винницу и разыскать там сына, но Якушев его не пустил, сказав, что отправит туда своего надежного человека. Поиски, правда, не принесли результатов.

Шульгин еще побывал в Ленинграде, а 6 февраля 1926 года после теплого прощания с членами «Треста» выехал в Минск. «Контрабандисты» перевели его через границу.

Вскоре Шульгин принялся за «отчет» о своем путешествии. То есть за книгу. Он по частям отправлял рукопись в Москву, чтобы, во избежание «провала» кого-нибудь из «трестовцев», ее предварительно прочли руководители организации. В ОГПУ их прочитали и, в общем, мало что изменили. Через много лет Шульгин иронически заметил: «Кроме подписи автора, то есть “В. Шульгин”, под этой книгой можно прочесть невидимую, но неизгладимую ремарку: “Печатать разрешаю. Ф. Дзержинский”».

Очерки о его путешествии в СССР начали появляться в эмигрантской прессе осенью 1926 года, а отдельной книгой «Три столицы» вышли только в январе 1927-го.

Книга вызвала настоящую сенсацию в эмигрантских кругах. Шульгин утверждал, «что Россия не умерла, что она не только жива, но и наливается соками», и если НЭП будет развиваться в «надлежащем направлении», то он уничтожит большевизм. Эмигранты разделились — одни ругали автора, другие поддерживали и прославляли его героизм. Были и такие, кто хотел его избить за то, что он якобы выдал тайны «русских патриотов-подпольщиков в Совдепии». В общем, она имела огромный пропагандистский эффект, а это было именно то, что хотели на Лубянке.

Еще больше для ОГПУ были важны впечатления Шульгина о «Тресте», которые он донес, в частности, до Врангеля и Кутепова. «Это хорошо организованная машина, — говорил он. — Какая точность механизма!» Шульгин считал, что зарубежные русские силы, желающие свержения советской власти, должны непременно согласовывать свои действия с «внутренними силами» России.

Но Врангель на сотрудничество с «Трестом» так и не пошел. Что и говорить — барону нельзя было отказать в уме и проницательности.

На финишной прямой

Двадцатого июля 1926 года на пленуме ЦК ВКП(б) в Большом Кремлевском дворце, посвященном положению в экономике, с докладом выступал Феликс Дзержинский. Он говорил около двух часов, резко и возбужденно критиковал представителей внутрипартийной оппозиции. Дзержинский явно чувствовал себя не лучшим образом — он иногда задыхался и хватался за сердце. После выступления он вышел за кулисы, прилег на диван, а когда ему стало немного лучше, пошел домой — Дзержинский жил в Кремле. Но дома он внезапно упал на пол. В 16 часов 40 минут Дзержинский умер. 22 июля его похоронили у Кремлевской стены. Во главе ОГПУ встал бывший 1-й заместитель Дзержинского Вячеслав Менжинский — эрудит, полиглот, знавший шестнадцать языков. Ему по наследству перешло и руководство «операцией “Трест”».

Ко второй половине 1926 года в Москве все сложнее становилось выполнять одну из главных поставленных перед «Трестом» задач — сдерживать действия кутеповских офицеров-боевиков, у которых буквально чесались руки. Внутри самого «Треста» горячими сторонниками акций «прямого действия» оставались Мария Захарченко и Георгий Радкевич. Вынужденное бездействие и повседневная текучка конспиративной работы буквально сводили их с ума. Радкевич начал пить. Захарченко постоянно впадала в депрессию. Она хотела действовать и еще раз действовать. То есть бросать бомбы, стрелять, организовывать покушения и эксы. После «убийства» Рейли, в котором она винила в том числе и себя, эти чувства обострились еще сильнее. Резидент боевой организации генерала Кутепова в Польше Сергей Войцеховский, хорошо знавший ситуацию в отношениях с «Трестом», позже вспоминал: «В Москве Мария Владиславовна пришла к выводу, что советская власть укрепляется и что только террор может ее поколебать. Кутепов это мнение разделил… Когда Захарченко с его согласия сообщила Якушеву отношение Кутепова к террору, ответом был резкий отпор. Красной нитью в письмах Якушева к Кутепову… проходила обращенная к эмигрантам просьба: “Не мешайте нам вашим непрошеным вмешательством; мы накапливаем силы и свергнем советскую власть, когда будем, наконец, готовы”».