Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш - [48]
Выше неоднократно говорилось также о беклербеке, главном военачальнике ханства. Возможно, в конце правления Кучума этот пост занимал Мухаммед-Кул[557], при Али б. Кучуме — ногай Али б. Ураз-Мухаммед. Сложно сказан», существовала ли впоследствии в реликтовом «юрте» Кучумовичей эта должность: они были слишком разрозненны и зависимы от тайшей.
Что касается другого высшего сановника— карачи-бека (Кадыр Али джалаира?), то вскоре мосле поражения на Чувашском мысу он порвал с хамом и позднее примкнул с Саид-Ахмеду б. Бек-Пуладу, вместе с которым был пленен тобольским воеводой, о чем рассказывалось в главе 1.
Обычное для кочевых политий дуальное членение территории и населения не фиксируется источниками ни в Сибирском хамстве, ни во владениях Кучумовичей. Разделение на правое и левое крыло, при номинальном старшинстве одного из них, прослеживается у номадов Евразии на протяжении тысячелетий. Однако в рассматриваемом регионе признаки подобной структуры не просматриваются. Как заметил Г. Миллер, «сибирские народы не знают ничего о превосходстве правой стороны перед левой или о различиях между правой и левой сторонами»[558]. Конечно, представить игнорирование такого различия в повседневной жизни сложно, но, может быть, в отношении социальной организации и территориального деления данная констатация небезосновательна. Очевидно, здесь сказалось угасание тюрко-монгольской государственной традиции, которая уступила место синтезу позднезолотоордынского наследия и общественных устоев местных тюрков и угров.
Как видим, административная система «казачествующих» сибирских династов являлась чрезвычайно примитивной. Это объяснялось как очень незначительным объектом управления (малонаселенные степи с немногими улусниками), так и частыми перемещениями Кучума и царевичей — зачастую вынужденными переменами мест проживания, а не регулярным кочеванием.
Поколение Кучумовых внуков, оставшихся в Сибири, представляло собой своего рода этнокультурный сплав. Будучи по происхождению татарами, они вырастали в калмыцких кочевых ставках, впитывая от матерей и воспитателей-асрачи[559] нормы жизненного уклада ойратов. Принадлежность к династическому дому Чингисидов возносила царевичей над всеми тюркскими и монгольскими племенами. Поэтому они не испытывали никакой рефлексии по поводу отсутствия формальной родовой солидарности ни с тюркскими кланами, ни с племенными подразделениями ойратов. Однако исторические обстоятельства складывались таким образом, что потомки Кучума во втором колене на деле оказывались уже полутатарами-полукалмыками. Впрочем, это не мешало им помнить о своем царственном происхождении, которое, как мы видели, время от времени служило знаменем борьбы за освобождение местных народов от российской власти.
Характерно, что в роде Кучума немногие царевичи носили арабские>>~мусульманские имена. Большинство было наречено именами тюркскими, т. е., условно говоря, «языческими» — неисламскими[560]. Сохранение верности религии, принятой предками, едва ли служило препятствием для сближения «казаков» с окружавшими их калмыками. Приверженность исламу была способна подпитывать в них тюркотатарскую идентичность (а заодно и солидарность с единоверцами, оказавшимися во власти «неверных»). В 1639 г. русские власти требовали от Девлет-Гирея именно мусульманской присяги — «на куране»[561]. И все же иная культурная среда не могла не наложить отпечаток на личность и поведение царевичей. Так, в 1632 г. при походе к реке Исети (притоку Тобола) Аблай обещал местным татарам не убивать их, ограничившись сбором одежды и саадаков, и при этом «им по калматцкои вере шертовал: стрелу лизал и на темя железцом ставил»[562]. Здесь вкратце описан обряд традиционной монгольской присяги-шахан, который впоследствии претерпел у калмыков изменения под влиянием буддизма.
Такой татарско-калмыцкий «бикультурализм» складывался, очевидно, стихийно, без преднамеренного прививания Кучумовичам того или иного образа жизни и без умышленного воспитания в определенной культуре. Показательно, что Аблай б. Ишим, по его признанию, был неграмотен[563].
Тесное культурное общение сказывалось и на внешнем облике. Об этом можно судить по такому факту. В 1637 г. жена полоненного Аблая «княгиня» Чагандар просила у русских переправить к ней «косу волосов головы ево», дабы удостовериться в том, что он жив. (Косу прислали, Чагандар ее опознала, но все же «недоверивала», так как косу-де «мочно у мужа ее и у мертвого отнять да к ней прислать»[564].) Коса-кукл — заплетенная прядь волос, свисающих с затылка, — являлась атрибутом калмыцкой мужской прически. Следовательно, Аблай, взращенный матерью-калмычкой и женатый на калмычке, принял новый облик, без присущей татарам короткой стрижки волос по всей голове.
Впоследствии и его брат Тауке с той же целью переправил свою косу из каргопольского заточения на родину.
Несомненным в этих условиях было двуязычие татарских царевичей. При подготовке встречи послов Девлет-Гирея с Аблаем и Тауке в Белоозере и Каргополе в 1639 г. русскому приставу было велено следить, чтобы они общались между собой по-татарски, а не по-калмыцки, дабы их речи были понятны толмачам
